Дом в Порубежье

А дева все молчала – просто потому что не могла заставить себя заговорить. Разжав левую руку, я поглядел на ладонь, покоившуюся в моей руке. Увидев тонкие и исхудавшие пальцы, я не стал более медлить, а взял на руки мою Единственную и отнес к удобному камню, чтобы она могла опереться спиной, и усадил на землю. Потом я сорвал с себя плащ и укрыл ее, потому что одежду Девы истрепали кусты и она дрожала от холода и от слабости; мою Наани ожидала голодная смерть в горьком одиночестве.

Сняв кисет и ранец, я достал таблетки, положил одну из них в чашку и растворил в воде, которую быстро согрел на горячем камне, оказавшемся возле огненного жерла. Я сам поднес питье к губам Девы, потому что руки ее тряслись и она могла только расплескать пищу.

Выпив отвар, она вновь ощутила слабость и снова принялась всхлипывать, но негромко, меня это не слишком смутило, потому что для слез у нее было много причин.

Тем не менее, чуть раздвинув плащ, я взял ее за руки и стоял перед нею на коленях, касаньем передавая ей мир и покой. Наконец дрожь утихла, и рыдания прекратились, делу помог и отвар. И вот, я ощутил, что руки ее шевельнулись, отвечая мне мягким пожатием, тем не менее, она все еще прятала глаза и молчала, словно собираясь с силами. Я был счастлив, опасаясь лишь одного – чтобы на нас вдруг не набросилось какое-либо чудовище. Поэтому я непрестанно вслушивался во тьму с незнакомым доселе страхом: ведь моя единственная была рядом со мной, и сердце мое разорвалось бы, случись с ней какая-нибудь беда.

Дева дала мне знак, что хочет подняться, и я встал, чтобы помочь ей. А она взяла меня за руку, опустилась на колени и поцеловала ее, а потом вновь зарыдала. Я смутился оттого, что позволил ей сделать это. И решив более не допускать ничего подобного, встал перед ней на колени, взял ее руки и поцеловал их – ничего не скрывая, – чтобы она знала все, что было в моем сердце. А она лишь снова заплакала и приникла ко мне… слабая, глубоко растроганная тем, что я прошел ради нее целый мир. Мы не нуждались в словах. Потом я открыл ладони, чтобы она могла утереть слезы руками.

Но она и не отнимала их, так мы стояли на коленях друг перед другом, со слезами на глазах после вековечной разлуки.

И я обнял ее – бережно и осторожно, погладил по голове, называя Мирдат и Наани, и говорил многое, чего не помню теперь, но она часто потом вспоминала эти слова.

Дева притихла в моих руках и казалась довольной, но долго еще всхлипывала, несмотря на мои утешения; она была рада той поддержке, которую я был в силах тогда оказать. Воистину, одинокая, она терпела ужас, горе и страх достаточно долгое время.

Потом она успокоилась, и я усадил ее поудобнее у скалы и решил снова приготовить питье. Принимая его, она прижалась ко мне, заставив затрепетать мое сердце: ведь рядом со мной была Моя Собственная. И она начала говорить, но, повинуясь моей заботе, отдыхала у камня, все время провожая меня глазами, пока я делал отвар.

Я поднес ей питье, и она выпила его, взяв обеими руками; а я опустился рядом, съел три таблетки и выпил воды, потому что и мне уже давно полагалось поесть. Отвар вернул жизнь в глаза Девы, и она начала говорить, время от времени умолкая; сил ее едва хватало, чтобы поведать горькую повесть о том, что ей пришлось претерпеть и пережить. Дважды она заливалась слезами, потому что отец ее погиб, а уцелевшие обитатели Малого Редута в панике рассеялись по Ночному Краю.

Тут я узнал о том, что Силы Зла сумели воздействовать на людей, находившихся в Малом Редуте; и некоторые из них – наиболее ослабевшие из-за уменьшения Земного Тока – открыли Великую Дверь и вышли наружу, позволив огромным и ужасным чудовищам ворваться в Малую Пирамиду. Началась бойня, многие люди погибли и лишь некоторые сумели бежать в ночь.

За ними последовала и Наани, остававшаяся со своим отцом, Мастером над Монструваканами, пока тот не погиб в лапах лохматого зверочеловека, весьма свирепого и ужасного. Наани бежала с тремя девами, но когда они уснули в кустах, на них напали чудовища, утащили двоих, третьей удалось убежать, но Наани более не встречала ее. Ужасный конец Малого Редута свершился, на ее взгляд, довольно давно, однако когда именно, Наани не знала, потому что не могла отсчитывать время. Тем не менее, ей казалось, что все это было ужасно давно. Расспросы открыли мне, что она скиталась в глуши все то время, которое я провел в пути. Бежав из Малого Убежища, она более не слышала моего зова, ведь я не обращался к ней из мрака жуткой земли. Но сама часто звала меня, пока сердце ее не начало покоряться предельному унынию и одиночеству. Духовное обращение пробуждало землю. Уловив трепетание эфира, к ней приходили жуткие твари, но, обладая Слухом, она замечала их приближение и скрывалась от них.

Впрочем, иногда она бывала почти на грани гибели и, скрываясь среди скал и кустов, привыкла звать меня лишь изредка, чтобы не привлекать чудовищ. И зов ее в эти последние дни уже не уходил вдаль, потому что этому препятствовала предельная слабость.