Дом в Порубежье

И сразу же увидел темную Пирамиду, очертания которой растворялись в мрачном безмолвии. И о! страх мой сделался предельным: ибо духу моему, неведомыми мне путями вдруг стало известно, что в огромном и темном сооружении нет ни единого человека, что внутри засели чудовищные и ужасные твари, способные погубить мою душу. Я осторожно спустился с горы и крадучись удалился во тьму.

Потом я шел четыре великих часа и, уже удалившись от горы, все ощущал, что нет безопасности для моего духа во всей этой земле. Поначалу я шел наугад, не выбирая пути. Так ноги сами привели меня на берег древнего моря; я и не знал, как попал туда, ибо считал, что оно осталось далеко от меня. Наверно, Малая Пирамида стояла на мысу, вдававшемся в высохшее морское ложе, а быть может, сухое море там не одно.

Я сел, ощущая упадок сил и уныние, сердце мертвым комком застыло в моей груди. Дух поведал мне, что Зло засело теперь в темной Пирамиде на вершине горы. Можно было не сомневаться в том, что обитатели Малой Пирамиды погибли, истребленные чудовищами и силами Зла, Ну, а раз так – я опоздал, и опоздал безнадежно. Подобные мысли заставляли меня мечтать о том, чтобы какая-нибудь тварь явилась ко мне из глубин Ночи и избавила бы от жизни… ничто более во всем мире не могло принести мне счастья.

Предельное уныние воцарилось в моем сердце. Я понимал, что могу ошибаться: темная пирамида не обязательно была Меньшим Убежищем. Но дух мой не сомневался в этом. Посидев так, я решился наконец послать в ночь Слово Власти. Как иначе я мог узнать, жива ли Наани? Впрочем, я уже не испытывая на это особых надежд, хотя, пробираясь сюда, нередко слышал Слово Власти, доносившееся из тьмы мира. Ну, а если Наани не отзовется на Слово, пусть является любое чудовище, чтобы убить меня, – тогда я наконец избавлюсь от этой муки.

И я встал на ноги, оглядывая обступивший меня мрак, и, назвав Слово Власти, трижды обратился к Наани внутренним зовом.

И о! через какой-то миг вечный мрак вокруг меня пропороло громкое и торжественное Слово. И умственный слух мой услышал далекий голос, очень одинокий и слабый, как бы исходивший с другого конца мира. Наани, сливаясь с Мирдат, отвечала мне, называя моим старым любовным именем.

Воистину онемел я от страха за нее и радости, вместе переполнившими мое сердце; исчезло отчаяние, словно бы я и не знал его. Моя Единственная была жива и звала меня, а я так давно не слышал ее голоса, который, как я только что сказал, доносился до меня словно издалека.

И радуясь тому, что Дева была жива, я трепетал от страха, опасаясь, что Силы Зла успеют приблизиться к ней, прежде чем я окажусь рядом и смогу защитить ее.

И о! в тот же самый миг, пока я только намеревался ответить Наани, я заметил какой-то силуэт – неподалеку от себя за кустами, обступившими огненное жерло; было так, словно дух мой заметил его и обратил внимание тела. И я не стал отвечать Деве, а шагнул в заросли и оттуда поглядел на открытое пространство вокруг жерла. Там на коленях, со слезами на лице, стояла стройная Дева; и она чему-то внимала и в отчаянии вслушивалась в ночь. И тут в раскаленный добела миг бытия дух мой УЗНАЛ ее. А она все ждала ответа, надеясь наконец услышать его; часто она обращалась ко мне из этого дикого края, не зная, что я иду к ней на помощь, и не получала даже слова. Слабость уже одолевала ее, и посланное ею Слово Власти уже не могло всколыхнуть духовным зовом эфир.

И о! заставив себя не дышать, стиснув губы, чтобы успокоиться, я произнес – МИРДАТ обычной человеческой речью. И дева прекратила рыдать и принялась оглядываться, и к страху в ее глазах уже примешивалась надежда. Тогда я раздвинул ветви руками, вышел на свет и остановился перед ней; остановился, хотя сердце мое рвалось заключить Деву в объятия, чтобы кончилась затянувшаяся на целую вечность разлука. Но я не мог этого сделать; ведь являясь Мирдат, она была и Наани – незнакомой мне стройной красавицей, потрясенной горем, тревогами и лишениями.

Едва увидев меня, она вскрикнула и попыталась спрятаться среди кустов, еще не зная, кто это вдруг оказался рядом с ней, но сразу же поняла, что я человек, а не чудовище; а я тут же произнес Слово Власти, чтобы она успокоилась, назвал свое имя и сказал, что пришел за ней.

Она все поняла, едва я начал говорить. Что-то вскрикнув надломленным голосом, она побежала ко мне, вложив свои тонкие ладони в мои, а потом захлебнулась рыданиями, а я молчал, не выпуская этих рук, вновь отданных моему попечению и заботе.

Она припала ко мне, в слабости своей удивительно похожая на ребенка. И о! вскоре рыдания стихли, но она только старалась обрести дыхание и не говорила ни слова. Я решил, что она страдает от голода и долгие и одинокие скитания уже заставили ее расстаться с надеждой.