Дом вечности (сборник рассказов)

Марыся заколебалась. Детские глазки смотрели на нее голодными щенками.

— Ну, у меня ничего такого нет, — сразу заметался хозяин, не

зная, за что хвататься. — Никаких там марципанов — хи-хи! Но сала нарежу — будете?

Марыся онемела. Какое сало? Откуда? Недоверие скользнуло в ее встревоженном мозгу. Как могла, попыталась унять стучащее сердце.

— Ой, нам так неудобно, — сказала. — Спасибо вам огромное! Мы б водички попили — и хватит.

— Да что там водичка? Вам поесть чего-нибудь надо, а то не дойдете. Далеко вам идти?

Марыся не ответила.

— А то тут неподалеку автобусная остановка. И автобус как раз в тут сторону, может, Только я не помню, в котором часу. Знаю, темнеет уже. Но вы можете сходить, посмотреть расписание. Оно там на столбе приколочено. Вернетесь, я вам сальца на дорогу нарежу — дорога-то не близкая. А дети пусть посидят, отдохнут.

Марыся посмотрела на хозяина. Почему это он опять за детей? Задумал что-то недоброе? Нет, решила, детей она ему не оставит, не бросит одних в чужой хате.

Но хозяин будто угадал ее сомнения, сказал, улыбаясь:

— Да чего вы боитесь? Не съем же я их? Посидят на лавке с дедом, погреются. Правда же, внучок? Как тебя звать?

— Юрочка.

— Юрочка… Как и моего внука, — посмурнел вдруг хозяин, присаживаясь на лавку возле печи. — Бросили все деда на произвол, когда все случилось, убежали, некому теперь даже борща сварить.

Марысе стало стыдно за свои мысли и опасения. Она такого про него не думала! Ему, быть может, еще тяжелей, чем ей. У нее хоть Юрочка да Гануся есть, а он — один как перст, да еще у черта на куличках. Захворает — ни воды никто не подаст, ни слова доброго не скажет. Не сдержалась, промолвила:

— Может, я вам сварю, если вы говорите, — автобус не скоро…

— Не скоро, не скоро, дочка. Расписанье бы глянул, сказал наверное.

— Да я и сама добегу, погляжу. Тут же рядом?

— Рядом, рядом, совсем близко, — сказал он, обнадеживая.

Марыся заторопилась.

— Где вы говорите?

— Сейчас от меня прямо по улице, потом свернешь влево, вдоль посадки, и минут через пятнадцать ходу увидишь дорогу. Возле нее столб телеграфный, на нем табличка и прибита.

Марыся воодушевилась.

— Не знаю, как вас и благодарить, отец. Я мигом. Вы уж за детками моими приглядите, пожалуйста.

— Пригляжу, пригляжу, дочка, пригляжу, не беспокойся. Возвращайся поскорее, я, как обещал, сала нарежу, вместе и пообедаем.

Марыся опрометью выскочила из дедовой лачуги, пошла по улице. А улица совсем неприглядная — одни развалившиеся хаты да покосившиеся сараи. Даже деревья стоят понурые и молчаливые. И ни души. Как тут дед еще живет? Чем дышит?

За околицей с трудом отыскала заросшую тропинку. Одно название — «тропинка». Нога человеческая тут не ступала, наверное, лет сто. Пошла на посадку, как дед сказал, и вдоль нее. Прошла минуты три — нет дороги. Заволновалась: может, опять заблудилась? Но, вроде, нет — крайние избы еще не скрылись из виду, значит, идет правильно. И все же сердце не на месте — где же та трасса, ни машин не слышно, ни мотоциклов. Неужто дед обманул ее? А может, по старости позабыл все и не туда направил?

Еще с километр прошла Марыся и совсем потеряла голову — нет дороги! Заметалась. И назад готова бежать — детей выручать, и до асфальта добраться необходимо — вдруг дед не соврал и автобус в самом деле проходит тут? Она бы уже упросила водителя взять их, на коленях упросила бы, слезами горючими.

И все же не выдержало материнское сердце — побежала Марыся обратно. Бежала и укоряла себя нещадно: как же она, глупая, решилась оставить детей своих на какого-то выжившего из ума старика? Было же сразу ясно, что он ненормальный. Как улыбался странно, постоянно лебезил; как сладострастно смотрел на Ганночку — нет, не показалось ей тогда. Больной этот дед, больной! А она доверилась ему. И вот ведь как вывернул: борща ему, мол, сварить некому, один-де остался! И все сало предлагал, сало. А у самого желтое опухшее лицо — от голода!

От этой мысли Марысю передернуло всю, сердце еще сильнее забухало в груди. Откуда ж у этого отшельника сало? Ни хозяйства нет, ни живности, а он салом бахвалится, в дорогу дать ей обещает!

Не помнит, как добежала, как влетела в лачугу, как ахнула враз и осела прямо на пороге, словно во сне спросив:

— Что же вы делаете, отец?

— Сала тебе нарезаю, — спокойно, будто ничего не произошло, и также, как и прежде, как полоумный, улыбаясь, ответил ей хозяин, продолжая срезать кожу с подвешенного на веревке за ноги к потолку обнаженного Юрочки.

ОТДАЙ МОИ ЦВЕТЫ, ДЕВОЧКА!