Дом Ворона

Антони зарделся от удовольствия. Возможно, он не до конца понял, что сейчас действительно спас мать и сестру, но Клер это поняла. Все в ней дрожало от любви и благодарности, она плакала и молилась и сама удивлялась тому, насколько спокойным оставалось ее лицо. Интересно, что скажет Эдвард, когда узнает, что его сын присягнул тому, кто лишил его короны?

Должно быть, решит, что поступил правильно, когда отказался взять их с собой. И скажет, что Клер продалась южной девке сама и продала детей.

– Маки! – воскликнула Эвила.

Авриль улыбнулся; глядя на Эвилу, нельзя было не улыбнуться, она всегда была мила, даже в своих шалостях, – но за этой улыбкой Клер ощутила холод.

Она не сразу поняла, что осталась с Аврилем наедине. Служанки куда-то увели детей и вот они стоят совсем рядом, и цветочный звон наполняет уши так, что становится больно дышать.

– Вы все отдали ее высочеству, – прошептала Клер.

Авриль кивнул.

– Да. Все до крошки. Я хотел, чтобы она выжила. Ну и что же мы будем с этим делать, Клер?

Смотреть на него было страшно – страшно и сладко. Клер отвела глаза, принялась внимательно разглядывать брошенного солдатика на полу. Надо отвлечься, надо не представлять, как Авриль сейчас протянет руку и медленно проведет пальцами по ее шее там, где пульсирует жилка.

– Я не знаю, – откликнулась она. – Раньше вас берегла магия Черной матери Глевы, но теперь…

Авриль взял ее за подбородок, заставил Клер взглянуть себе в лицо. Какое-то время она ничего не видела, кроме его глаз, в них клубилась ледяная тьма. Он ведь совсем не добр, этот Авриль Тисон, он просто всегда делает то, что должен. То, что разумно. Разумно было принять детскую присягу ее сына и польстить Морису Харшу, дав его дочери и внукам собственный дом и честь, – и он это сделал. А мог бы зарезать всех троих и не особо печалиться по этому поводу.

– Чувства можно контролировать, – сказал Авриль. – Это единственная проблема?

– Не знаю, – прошептала Клер. – Не знаю, я никогда и никого не привораживала.

– Тогда узнай. – Авриль едва заметно улыбнулся. – Кто из нас внучка могущественной ведьмы, ты или я?

– Узнаю, – кивнула Клер. – Я… я все узнаю, ваше величество. Спасибо вам.

Он убрал руку, отступил в сторону. Клер поняла, что наконец-то ожила, что снова может видеть, слышать, дышать. В висках стучало, ноги подкашивались; Клер сцепила руки в замок, чтобы не броситься к этому мужчине в подчеркнуто скромном костюме. Если бы могла, она сняла бы перед ним не платье – кожу.

В конце концов, почему бы и нет? Они просто залечат рану, которую им обоим нанесли из лучших побуждений.

Хватит. Надо взять себя в руки. Авриль прав: чувства можно контролировать.

– Я слышал, у вашего отца есть дом в Ливендоне, – негромко произнес Авриль. – Уезжайте туда. Прямо сейчас. Теперь он ваш.

Да, у Мориса Харша был столичный дом, отец обставил его с пышностью, не уступающей королевскому дворцу. Клер с детьми была там только один раз, когда отец приехал в Ливендон, и час, проведенный в гостях, измучил ее до крайности. К перилам не прикасайся – поцарапаешь. В это кресло не садись – помнешь обивку. Вазу не трогай, останутся отпечатки. У отца будет траур, когда он узнает о королевской воле.

– Благодарю вас, ваше величество, – кивнула Клер. – Мы уезжаем.

Когда Авриль вышел, снаружи раздалось хриплое карканье. Клер обернулась к окну и увидела ворона, сидевшего на кленовой ветви. Перья на его груди топорщились – совсем недавно там была рана, оставленная королевской пулей.

– Привет, – негромко сказала Клер. – Думаешь, это ты спас нас?

Ворон каркнул, словно ответил: «Да, долг платежом красен, а я исполнил свой долг. Как думаешь, долго ли вы так продержитесь с моим человеческим братцем? И что король Стиос сделает с вами обоими?»

«Я жива и мои дети живы. Я справлюсь», – подумала Клер.

И это было единственное, что она могла ответить и пообещать.

* * *

– Двое всемогущие и милосердные, упокойте со святыми душу вашего чада и верного слуги Свена Свенссона.

Традиция предписывала хоронить мертвеца завернутым в белую ткань, но для декана Свена сделали исключение. Столяр Каттерика изготовил для него гроб, как если бы декан был королем. Рилан стоял у могилы, смотрел, как гроб осторожно опускают в землю, и думал: «Жаль, что я не узнал вас раньше и лучше, декан. Прощайте».

– Примите его там, где нет ни боли, ни скорби, только жизнь бесконечная, – продолжал Рилан. Робин Хонни прожил хорошую и честную жизнь – такую, которая достойна книги. Робин Хонни умер. – Омойте его раны, простите его грехи, вольные и невольные, заберите его горести и страдания.

Должно быть, свиньи Каттерика уже расправились с телом Ньюта Гранвилла. Рилан сказал себе, что до конца дней своих не прикоснется к мясу. Не потому, что он так любил отца – там в общем-то было трудно найти хоть что-то, к чему могла бы прильнуть любовь. Он сам не знал, почему так решил.