Дом Живых. Арка первая: Порт Даль

— Мне другое интересно, — задумчиво сказал Пан. — Наш Мастер определённо из демиургов. Но я никогда не слышал о Доме Кай. Однажды я спросил его об этом. Полчек велел мне заткнуться и не лезть не в своё дело. Я думаю, тайна связана с его Домом.

— И что это может быть за тайна?

— Знаешь, Фаль, — сказал козёл, загадочно понизив голос, — я давно думаю, что наш Мастер — бастард Падпараджи Единождымученицы. Не зря он про неё такую пьесу написал!

— Да ладно, — отмахнулась гномиха, — про неё куча пьес написана. Яркая личность… Да и не может быть мастеру двести лет. Даже если он из демиургов.

— А кто сказал, что Верховная Птаха тогда погибла?

— Вот не начинай, Пан! Скольким несчастным бабам отрубили большие пальцы, чтобы выдать их за выжившую Падпараджу? Иной раз на одной ярмарке одновременно штуки три собирали деньги на возрождение Империи, а встретившись, драли друг другу волосья культяпками, выясняя, кто из них самая самозванистая самозванка.

— Я застал Империю и видел Падпараджу, Фаль. Она не из тех, кого просто убить.

— Все однажды умирают, Пан. За двести лет она бы как-то да проявилась.

— Возможно, Верховная Птаха удалилась от мира. Но у её сына может быть совсем другое мнение насчёт реставрации!

— И кого он, по-твоему, ищет, торча по полдня в порту?

— Думаю, бастарда императорской линии. Ребёнок Падпараджи и потомок императора — за таким люди бы пошли. Власть Корпоры давно всех достала, а Империя стала синонимом золотого века Альвираха.

— Жизнь тогда правда текла мёдом и золотом?

— Ничего подобного, — помотал рогами козёл, — но плохое забывается. Если наш Мастер найдёт потомка Императора и станет с ним рядом, Альвирах вздрогнет.

— Умолкните болтливые безумцы,

чьи речи непристойны лицедеям,

ведущим жизнь в тени среди иллюзий! — вступил в беседу Шензи.

— Противны ваши мысли о коварстве,

которым вы беспечно наделили

честнейшего из смертных, Полчек Кая! — добавил Банзай.

— Не он ли поглощён одним искусством,

служа лишь театральному призванью,

единой Мельпомене посвящая

свои и устремленья, и желанья? — продолжил Шензи.

— Лишь этим объяснением достойным

мы не подвергнем Мастера деянья

постыдным обывательским сомненьям! — укоризненно подытожил Банзай.

— Эд? — спросил нетерпеливо Пан третьего голиафа. — Я ничего не понял!

— Мои сиблинги хотели сказать, что Мастер Полчек безусловно выше пошлых политических интриг, которые вы ему приписываете. Он гений театра, и его не следует мерить обывательскими мерками. Его жизнь — великий перфоманс, его творчество однажды потрясёт мир, а все его действия лишь поиск достойных выразительных средств для его гениальности. Кто знает, кого он ищет? Не того ли, кто однажды заменит болтливого вонючего козла у руля будущего величайшего театра современности?

— Так вот что вы про меня думаете, лысые мудилы? — возмущённо затопал копытами козел. — Вы, бездарности, считаете, что чего-то стоите без своего режиссёра? Лишь моя работа с магией иллюзий придаёт завершённость гениальным творениям нашего Мастера! И она же помогает скрыть вашу сценическую никчёмность от глаз искушённой публики! Да что вы вообще понимаете в искусстве, горные людоеды? Если бы не моя специфическая внешность, Альвирах не знал бы актёра лучше! И, кстати, я не «вонючий козёл», а демон, имеющий форму козла. Я не ем и не испражняюсь.

— Воняешь ты, Пан, всё равно как настоящий, извини, — сказал примирительно Кифри.

— Это психосоматика, — буркнул Пан. — Мой запах у вас в мозгах, а не в носу.

— Вот именно, — вздохнула Фаль, — нос хоть заткнуть можно.

* * *

— Франциско! — спрашивает вернувшийся в своё кресло в кабинете Полчек Кай.

— Да, господин?

— С какой целью ты прячешь от меня сегодняшнюю газету?

— Я бы ни за что не позволил себе, господин!

— Ты сунул её за стойку для зонтов, когда думал, что я не вижу. Это не лучшее место для свежей прессы.

— Вы правы, господин. Нам следует поставить в прихожей мусорное ведро. Единственно достойный сосуд для этого позорного вместилища врак и мерзкой клеветы.

— О, значит, наш вчерашний спектакль не прошёл незамеченным критиками?

— Вы о гнусных писаках с грязными перьями, которые они вынимают из глубины собственного ануса, чтобы написать очередной пасквиль коричневыми чернилами оттуда же?

— Кажется, сегодня там нечто особенное, — довольно кивает Полчек. — Обычная разгромная рецензия тебя бы так не возбудила. Будь любезен, прочти.

Гоблин, демонстративно кряхтя, отправляется за газетой. Возвращается, держа её двумя пальцами за уголок, как будто в руке у него не сложенные листы дешёвой серой бумаги, а дохлая крыса.

— Господин, вам не следует…

— Франциско Шнобель Пятый! Я сам знаю, что мне следует, а что нет.