Дома стены помогают

Но Жанна заявила напрямик:

— Конечно, хотя она и старше, его, но ему с нею интересней, чем со мной.

Мне стало жаль Жанну.

— Да она же старше его на целых четыре года!

— На три с половиной, — поправила Жанна. — Зато Лариса спортсменка, мастер спорта, а я даже в волейбол играть не умею. И на лыжах плохо хожу, и вообще я толстая, и ноги у меня короткие, не то что у Ларисы, у нее чуть ли не от самых ушей растут…

Она продолжала говорить, стремясь выискать в себе новые недостатки, все более впадая в радостный азарт откровенного самобичевания, но мне казалось, что она, упиваясь своими словами, все же любуется со стороны своей, может быть, чуть наигранной искренностью.

Впрочем, такие вот приступы беспощадной самокритики случались редко. Большей частью Жанна была довольна собой, каждый ее поступок представлялся ей безукоризненным, и она по-прежнему не уставала говорить о своей неотразимости.

Так, например, она всерьез считала, что ее непременно должны взять сниматься в кино.

— У меня же на редкость характерная внешность, — утверждала Жанна. — Такие, как я, не валяются на улице, не каждый день встретишь…

Особенно часто она стала говорить о съемках в кино после того, как Тамара наотрез отказалась сниматься. Но потом «почти Кадочников» сумел-таки уломать Тамару, однажды утром заехал за ней на машине, и они вместе отправились в студию.

В тот вечер Жанна сидела у меня, то и дело поглядывая на часы, и поминутно спрашивала:

— Когда же она приедет, как думаешь?

— Откуда мне знать? — отвечала я. — Придет, никуда не денется…

— Счастливая, — вздыхала Жанна. — Подумать только, увидит себя на экране, и весь мир в один миг узнает ее!

— Уж так и весь мир?

— Ну, вся Москва, тоже город не маленький.

Жанна мечтала вслух, что было бы, если бы ее пригласили сниматься в кино. Она бы, наверное, ходила на все сеансы подряд и всем своим знакомым, друзьям, соседям и одноклассникам доставала билеты, и ее стали бы узнавать на улице.

Жанна была до такой степени одержима честолюбивыми замыслами, что остановить ее было невозможно.

Я спросила:

— Неужели ты бы согласилась с утра до вечера ходить на одну и ту же картину? Не надоело бы?

— Мне бы никогда не надоело бы смотреть на саму себя.

— Тогда возьми зеркало и глядись в него целый день.

— Сравнила! Кино — это тебе не зеркало.

— Значит, ты считаешь, что тебе никогда не надоест с утра до вечера упиваться своей красотой на экране?

Она посмотрела на меня.

— Да, — сказала серьезно. — А разве нельзя упиваться своей красотой?

— Нет, почему же, — ответила я, потому что в конце концов что еще я могла ответить?

Тамара вернулась поздно вечером, усталая и сердитая, Жанна кинулась к ней, заслышав, как Тамара открывает дверь.

— Ну как? Все в порядке?

Тамара раздраженно ответила:

— Да ну их всех в болото!

— Нет, вы только скажите, да или нет? Будете сниматься? — не отставала Жанна.

— Не буду, — сухо уронила Тамара.

— Правда? Не будете? Почему? А мы-то думали, теперь вы станете знаменитой звездой!

— Как же, жди, — ответила Тамара.

Прелестное лицо ее покрылось гневным румянцем.

— Собралось там в одной комнате мужиков пять и стали меня со всех сторон оглядывать, совсем как Мишку твоего на выставке, только что в зубы не глядели, и приказывают наперебой: повернитесь в профиль, улыбнитесь, закройте рот, опустите голову, пройдитесь…

— Ну и что с того? — удивилась Жанна.

Тамара, не отвечая, продолжала дальше:

— Потом предлагают показать испуг, радость, страдания, счастье, ну и так далее.

— Как показать? — спросила Жанна.

— Изобразить, как умею. Спрашивают меня: если пожар, что будете делать? Я говорю: первым делом мать вытащу из комнаты. А потом? А потом вызову пожарную команду. Не годится, говорят, надо показать, как вы бегаете, собираете свои вещи, а огонь догоняет вас. Я говорю: у меня и собирать-то особенно нечего, я сначала мать должна спасти…

— Я бы тоже маму сначала спасала, — сказала я.

— Потом просят: покажите, как вы рады, что выиграли по займу сто тысяч?

— Показала? — спросила Жанна. — Я бы, наверно, сразу не поверила, а потом начала бы прыгать…

— Я не стала прыгать, — мрачно ответила Тамара. — Я надела пальто и говорю им: все, пока, я домой…

— Так прямо и сказала? — ахнула Жанна.

— Так и сказала. Так что можешь не сомневаться, не быть мне знаменитой кинозвездой, — ни Любовью Орловой, ни Михаилом Жаровым!

— Михаил Жаров — мужчина, — несмело поправила я Тамару.

— Все равно, мужчина он или… мне никогда не быть на его месте. И на студию я больше ни ногой!

Когда мы остались вдвоем, Жанна заявила авторитетным тоном:

— Они ее сами не взяли.

— Почему не взяли?

— Нефотогенична.

— Кто? Тамара? При ее-то красоте?

— Это бывает, — все так же авторитетно продолжала Жанна. — В жизни человек довольно смазлив, вроде Тамары, а в кино выходит плохо. И потом, она уже немолодая.

— В двадцать один год?

— Для кино это много. Как думаешь, сколько лет было Джульетте?

— Не думаю, а знаю — четырнадцать.

— Наша ровесница, одним словом. Поняла?

— Ничего не поняла.

— Чего же тут непонятного: Джульетта впервые полюбила в четырнадцать, это, если хочешь знать, — возраст любви.