Дома стены помогают

— Я еще в десятом классе на курсах медсестер занималась…

— Вот оно что, — сказал Федя.

— Я уже домой собралась, а тут к тетке зашла соседка, она лежала в этой самой больнице, в терапии, стала рассказывать, как ее лечили, какие там врачи, какие сестры, я сперва ее не слушала, а потом вдруг стала прислушиваться и, словно меня кто-то толкнул, вдруг спрашиваю: «Где эта больница находится?»

— Так оно все и случилось? — спросил Федя.

— Так оно все и случилось, — повторила Майя. — Одно к одному, взяли меня в больницу, в урологию, тетка разрешила пока что остаться у нее, а там видно будет…

— И желание твое исполнилось, — сказал Федя. — Стала играть на сцене…

— Это в драмкружке-то? — спросила Майя. — Да чего там говорить…

Невесело засмеялась, наверно, до сих пор точила ее тайная, насильно подавляемая мечта стать артисткой.

— Тебе как, трудно жить у тетки? — спросил Федя.

— Трудно, — просто ответила Майя. — Она на редкость неровный человек.

— Я тоже не люблю неровных людей, — сказал Федя. — Никогда не знаешь, что они могут выкинуть…

Майя допивала уже третий стакан, когда в комнату, осторожно постучавшись, вошла, не дожидаясь ответа, худенькая дама довольно преклонного возраста, но явно молодящаяся: светлые кудряшки на лбу, очевидно подвитые щипцами, слегка подмазанные нежно-розовой помадой губы, чересчур яркий румянец на впалых щеках.

Дама обдуманно, словно роль играла, воскликнула:

— Простите, я полагала, вы один, Федя!

Федя нисколько не смутился:

— Познакомься, Майя, это и есть та самая Юлия Петровна, а это — Майя.

Юлия Петровна протянула Майе крохотную костлявую руку.

— Очень рада, — проговорила жеманно. — Просто очень, очень.

Обернулась к Феде:

— Что значит «та самая», Федя?

— То и значит, — ответил Федя.

Юлия Петровна поправила свои тщательно подвитые кудряшки на лбу.

— У нашего общего друга вечно какие-нибудь секреты…

— Ладно, — сказал Федя. — Говорите прямо, хотите чаю?

— Хочу, — сказала Юлия Петровна. — Только, если можно, не стакан, а чашку.

— Можно, — согласился Федя, вытащил из шкафчика чашку, синюю, в белую полоску.

— Моя любимая чашка, — заметила Юлия Петровна.

Она пила маленькими глотками, время от времени картинно помешивала ложечкой чай в своей чашке.

«Кому-то эта самая Юлия Петровна подражает, — определила Майя. — Какой-нибудь артистке, а в общем, кажется, невредная старушенция, сойдет с присыпкой».

Посмотрела на Федю.

— Где же обещанная музыка?

— Одну минуту, — сказал Федя.

Раскрыл стоявший на подоконнике голубой, изрядно потертый патефон, Майя поначалу и не заметила его, стал прилежно крутить ручку.

«Отцвели уж давно хризантемы в саду», — медленно, печально начал голос, то ли женский, то ли мужской.

«Но любовь все живет в моем сердце больном…»

«Но любовь все живет, — подпевала Юлия Петровна, — в моем сердце больном…»

Страдальчески подняла брови:

— Что за музыка, вы не находите? Эту пластинку я подарила Феде в прошлом году. Поет Панина, сама Варя Панина!

— А у нас доктор в седьмом отделении, — сказала Майя, — паталогоанатом, Панин Сергей Аристархович, не его ли родственница?

Юлия Петровна всплеснула ладонями:

— О, молодость! О, чистота, о, безыскусная наивность!

— А что? — спросила Майя. — Я что-то не так сказала?

— Деточка, — произнесла, нет, скорее продекламировала Юлия Петровна. — Варя Панина — знаменитая певица, гремевшая на всю Россию еще совсем недавно, каких-нибудь тридцать лет тому назад…

— Ну и пусть ее, — сказал Федя. — Гремела или тихо сидела, не все ли равно? Теперь уже все едино, отгремела, как не было…

Юлия Петровна посмотрела на Майю:

— Вы знаете, Майя, я умею играть, у меня рояль…

— Да? — ненатурально удивилась Майя, старательно тараща глаза: вдруг от тепла, от выпитого чаю ужасно, непереносимо захотелось спать.

— У меня рояль «Бехштейн», слыхали такую фирму?

Голос Юлии Петровны доносился до Майи словно бы откуда-то из далекого далека.

Потом Майя ощутила, как ее подняли и положили на что-то мягкое, укрыли сверху теплым, и Федин голос произнес почти над самым ухом:

— Она устала, как видно, пусть спит…

Спустя неделю Майя объявила тетке, что уезжает от нее.

Майина тетка, с одной стороны, обрадовалась, что Майя наконец-то уходит, но все-таки не удержалась, позавидовала:

— А ты меня, милка моя, обскакала, раньше чем я замуж выскочила…

Однако чувство справедливости внезапно взыграло в ней, она добавила не без горечи:

— Конечно, была бы я в твоих годах…

С той поры каждый Новый год Майя и Федя встречали исключительно вдвоем.

— Это наш, только наш, особенный праздник, — говорила Майя, и Федя привычно соглашался с нею. Ему в общем-то никто, кроме Майи, и не был нужен.

Теперь Майя решила: несмотря ни на что, не нарушать созданную в ее маленькой семье традицию.

Во-первых, это была их четвертая годовщина, во-вторых — проводы Феди. Первого января утром Федя должен был уйти на фронт.

Он уже много раз за этот год ходил в военкомат с просьбой отправить его на фронт, но ему все время отказывали по причине сильной его близорукости.