Домашняя жизнь русских царей

«Мы видели,– пишет архидиакон,– еще того удивительнее вещь, приведшую нас в изумление’, после того как оба патриарха прочли застольную молитву, явился один из .маленьких дьяконов и, поставив посредине аналой с большой книгой, начал читать очень громким голосом житие св. Алексия, коего память празднуется в этот день, и читал с начала трапезы до конца ее, по монастырскому уставу, так что мы были крайне удивлены: нам казалось, что мы в монастыре...

Мы лицезрели сего святейшего царя., своим образом жизни и смирением превзошедшего подвижников...». «О благополучный царь! – восклицает архидиакон. – Что это ты совершил сегодня и совершаешь всегда? Монах ты или подвижник?.. Что это совершил ты, чего не делают и в монастырях? Чтец читает из Патерика, певчие врем.я от врем.ени поют перед тобой!.. Какое сравнение с трапезой Василия и Матвея (Молдавских владетелей), кои не стоят быть твоими слугами,– трапезой с барабанами, флейтами, бубнам.и, рожками, песнями турок!..»

В сущности, в этом постническом повороте общественной жизни обнаруживался иной ее поворот, неудержимый поворот к петровской реформе. Здесь высказывалась главным образом настоятельная потребность всенародного нравственного очищения, такая же потребность, какая была заявлена ровно за сто лет пред тем, изданием Стоглава и Домостроя. Но, как тогда, так и в эту минуту, руководители народной потребности смотрели не вперед, а назад, стремились найти источник нравственного обновления на старом, уже пройденном пути, в старых преданиях, в старых отеческих обычаях и поучениях. Отсюда и в середине XVII ст. новое торжество того же Стоглава и того же Домостроя, т. е. торжество старой веры в смысле старой культуры, старого развития, старой нравственной выработки.

Таким образом, обычные при царе Михаиле домашние утехи дворцовой Потешной палаты при его сыне были оставлены. Молодой царь променял их на отъезжее поле, на псовую и особенно на соколиную охоту, которая заменяла для него все роды других увеселений. В Потешной палате он не покинул лишь одной утехи, а именно бахарей, но, верный тем мыслям, которые отвергали бахарство, как бесовское угодие, и которые заставили его всенародно запретить эту утеху наравне со всеми другими, он придал дворцовым бахарям иной смысл, соответственный старинным отеческим учениям. В государевых Потешных хоромах вместо бахарей с этой поры живут уже нищие, называемые верховыми, т. е. придворными нищими, а впоследствии, с 1660 г., а быть может, и раньше, получившие официальное название богомольцев, верховых богомольцев. Англичанин Коллинс (1659—1666) между прочим говорит, что царь содержит во дворце стариков, имеющих по 100 лет от роду, и очень любит слушать их рассказы о старине. Название этих стариков верховыми нищими, богомольцами, дает нам основание заключать, что это были убогие певцы, калики перехожие, как искони обозначал их народ. В старину слово «нищий» было синонимом слову «певец», ибо нищенствовать, просить милостыню значило воспевать о милостыни. Иностранцы-очевидцы единогласно свидетельствуют, что нищие, как увечные, так и простые колодники (тюремные сидельцы), всегда пели, когда просили милостыни.

Коллинс при этом рассказывает, что когда царский тесть, Илья Милославский, был посланником в Голландии, то голландцы хотели угостить его самой лучшей инструментальной и вокальной музыкой, какая была в Голландии, и спросили потом, как она ему понравилась. «Очень хорошая,– отвечал он,– точно так же поют наши нищие, когда просят милостыни».