Домашние правила

– Нет. – Голос Марка звучит глухо, будто из-под слоя войлока. Он смотрел в пол, но теперь, когда поднял взгляд, все видят, что глаза его влажны от слез, он тяжело сглатывает. – Когда я ушел от нее, – говорит Марк, – она выглядела как ангел.

Хелен Шарп заканчивает допрос, Оливер поднимается на ноги и застегивает пиджак. Почему адвокаты всегда делают это? В «Борцах с преступностью» актеры, играющие адвокатов, тоже всегда повторяют этот жест. Может, солидности добирают, чтобы выглядеть профессионалами? Или им просто нужно куда-то деть руки?

– Мистер Магуайр, вы сейчас подтвердили, что вас брали под арест за убийство Джесс Огилви.

– Да, но они взяли не того парня.

– И все же… некоторое время полиция считала вас причастным к преступлению, не так ли?

– Наверное.

– Вы также подтвердили, что грубо схватили Джесс Огилви во время ссоры?

– Да.

– Как именно?

– За руки. – Он прикасается к своим бицепсам. – Вот здесь.

– Кроме того, вы душили ее, да?

Марк багровеет:

– Нет.

– Вам известно, мистер Магуайр, что при вскрытии были обнаружены синяки на шее Джесс Огилви, а также на плечах?

– Протестую! – говорит прокурор. – Свидетельство с чужих слов.

– Протест принимается.

– Вы понимаете, что сегодня даете здесь показания под присягой?

– Да…

– Тогда позвольте мне спросить вас еще раз: вы душили Джесс Огилви?

– Я не душил ее! – говорит Марк. – Я только… положил руки ей на шею. На секунду!

– Во время ссоры?

– Да.

Оливер изгибает бровь.

– Больше вопросов нет, – говорит он и садится рядом со мной.

Я же опускаю голову и улыбаюсь.

Тэо

В девять лет мама отправила меня на занятия в группу психологической помощи детям, у которых брат или сестра – аутист. Нас было всего четверо: две девочки с землистыми лицами, у них была маленькая сестра, кричавшая без умолку; мальчик, брат-близнец которого был аутистом в тяжелой степени, и я. Мы ходили по кругу и называли одну вещь, которая нам нравится в нашем брате или сестре-аутисте, и одну – которая не нравится.

Девочки начали первыми. Они сказали, что малышка не дает им спать по ночам и они этого не любят, но им нравится, что первым произнесенным ею словом было не «мама» или «папа», а «Сисси». Настала моя очередь, и я сказал, что терпеть не могу, когда Джейкоб без спроса берет мои вещи и спокойно перебивает меня, чтобы выложить какой-нибудь никому не интересный факт про динозавров, но, если я перебиваю его, он злится и у него происходит нервный срыв. Однако иногда он говорит смешные вещи, хотя не собирался этого делать: например, в лагере психолог сказала, что плавание будет для него как кусок торта, а он испугался, подумав, что ему придется есть под водой и тогда он обязательно утонет. Потом пришел черед другого мальчика. Но он не успел ничего сказать, потому что в комнату влетел и уселся к нему на колени его брат-близнец. От него воняло, то есть в прямом смысле слова. Тут в дверь просунула голову мать близнецов.

– Простите, – сказала она, – Гарри не любит, чтобы кто-нибудь другой, кроме Стивена, менял ему подгузник.

«Бедняга Стивен», – подумал я. Но вместо того чтобы дико засмущаться, как сделал бы я, или разозлиться, как опять же сделал бы я, Стивен только рассмеялся и обнял своего брата.

– Пошли, – сказал он, взял его за руку и вывел из комнаты.

В тот день мы занимались с психологом и другими вещами, но я был рассеян. Я не мог выбросить из головы образ девятилетнего Гарри в гигантском подгузнике и Стивена, который подтирает ему зад. Была еще одна вещь, которую я любил в своем брате-аутисте: его приучили к горшку.

Во время перерыва на обед меня потянуло к Стивену. Он сидел один и ел из пластикового контейнера нарезанные дольками яблоки.

– Привет, – сказал я, забираясь на соседний стул.

– Привет.

Я снял пленку с соломинки, воткнул ее в дырочку на коробке с соком и посмотрел в окно, пытаясь понять, что привлекло там внимание Стивена.

– И как ты это делаешь? – спросил я через минуту.

Он не стал притворяться, что не понимает. Взял кусок яблока из коробки, прожевал его, проглотил и сказал:

– Это мог быть я.

Мама Спатакопоулос не помещается на свидетельском стуле. Ей приходится отодвигать его и втискиваться на сиденье. Наконец судья просит бейлифа принести что-нибудь более удобное. Если бы я был на ее месте, то от смущения постарался бы спрятаться под этим дурацким стулом, но эта женщина совершенно счастлива. Вероятно, она считает, что пышная комплекция – подтверждение качества еды в ее ресторане.

– Миссис Спатакопоулос, где вы работаете? – спрашивает ее стерва-дракон, также известная как Хелен Шарп.

– Зовите меня Мама.

Прокурорша глядит на судью, тот кивает.

– Ну хорошо, Мама. Где вы работаете?

– Я владею заведением «Мамина пицца» на Мейн-стрит в Таунсенде.

– Сколько лет вы владеете рестораном?

– В июне будет пятнадцать. Лучшая пицца в Вермонте. Заходите как-нибудь, я дам вам попробовать.

– Вы очень щедры… Мама, вы работали днем десятого января две тысячи десятого года?

– Я работаю каждый день, – гордо отвечает хозяйка пиццерии.

– Вы знали Джесс Огилви?