Домашние правила

Моя ли в том вина, что медицинское сообщество не может одобрить методы, которые рекомендуют родители аутистов? Что денег на исследования аутизма выделяют крайне мало и даже если многие врачи согласны с тем, что эти добавки помогают Джейкобу сфокусироваться или снижают его обостренную чувствительность, они не могут научно объяснить почему? Если бы я ждала от докторов и ученых авторитетных советов, как помочь сыну, он до сих пор оставался бы замкнутым в своем маленьком мирке, изолированным и не входящим в контакт с окружающими, как в трехлетнем возрасте.

«Все равно что в тюремной камере», – вдруг приходит мне в голову.

Глаза наполняются слезами.

– Я не знаю, что делать.

Вероятно, вид у меня крайне несчастный, потому что голос охранника становится мягче.

– У вашего сына есть адвокат? – спрашивает он, и я киваю. – Начните с него, – предлагает охранник.

Из колонки Тетушки Эм.

Что я хотела бы знать до того, как у меня появились дети.

1. Если засунуть кусок хлеба в видеомагнитофон, он не вылезет оттуда неповрежденным.

2. Мешки для мусора не годятся для использования в качестве парашютов.

3. Обеспечение безопасности детей – относительное понятие.

4. Буйный каприз как магнит: когда он случается, глаза всех вокруг невольно устремляются к тебе и твоему ребенку.

5. Детали конструктора лего не перевариваются желудочно-кишечным трактом.

6. Снег – это особый вид еды.

7. Дети знают, когда вы их не слушаете.

8. Брюссельская капуста, даже посыпанная сыром, остается брюссельской капустой.

9. Плакать лучше всего в объятиях мамы.

10. Никогда вам не бывать такой хорошей матерью, какой вы хотите быть.

Из машины я звоню Оливеру Бонду:

– Меня не пускают к Джейкобу.

На заднем плане слышен собачий лай.

– О’кей.

– О’кей? Я не могу увидеться с сыном, и вы считаете, это нормально?

– Я имею в виду, о’кей, мне нужны подробности. Не о’кей… Просто объясните мне, что вам сказали.

– Меня нет в каком-то списке одобренных посетителей! – кричу я. – Вы считаете, Джейкоб понимает, что ему нужно сказать тюремному начальству, кто может, а кто не может приходить к нему?

– Эмма, сделайте глубокий вдох.

– Я не могу сделать глубокий вдох. Джейкоб не выдержит в тюрьме.

– Я знаю. Простите меня…

– Не извиняйтесь! – резко обрываю его я. – Сделайте что-нибудь. Добейтесь, чтобы меня пустили к сыну.

Некоторое время Бонд молчит.

– Хорошо, – наконец произносит он. – Посмотрим, что я смогу сделать.

Не могу сказать, что я сильно удивляюсь, застав Тэо дома, но я так истощена психически, что у меня не хватает силы духа спросить, почему он здесь, а не в школе.

– Меня не пустили к Джейкобу.

– Как это?

Вместо ответа я молча качаю головой. В масляном свете позднего утра вижу мягкий пушок на щеках и подбородке Тэо. Это напоминает мне момент, когда я впервые заметила, что у Джейкоба под мышками начали расти волосы, и расстроилась. Одно дело, когда в тебе отчаянно нуждается ребенок, и совсем другое, когда тебе нужно заботиться о взрослом мужчине.

– Мам? – осторожно произносит Тэо. – Ты думаешь, он сделал это?

Я автоматически даю ему пощечину.

Сын отшатывается, прижав руку к щеке, а потом выбегает из дому.

– Тэо! – кричу я ему вслед. – Тэо!

Но он уже далеко.

Нужно догнать его, извиниться. Признать, что я ударила его не из-за сказанных им слов, а оттого, что он озвучил все те невыносимые мысли, которые я передумала за последнее время.

Верю ли я, что Джейкоб способен на убийство?

Нет.

Простой ответ, коленный рефлекс. Мы говорим о моем сыне. О том, который до сих пор просит, чтобы я подтыкала ему одеяло перед сном.

Но я также помню, как Джейкоб опрокинул высокий стульчик, на котором сидел малыш Тэо, когда я отказалась дать ему еще стакан шоколадного соевого молока. Я помню момент, когда он затискал хомяка до смерти.

Матерям положено всячески поощрять своих детей. Матерям положено верить в своих детей, несмотря ни на что. Матери будут лгать себе, если понадобится, чтобы сделать это.

Выйдя из дому, я бреду по подъездной дорожке в ту сторону, куда убежал Тэо и зову его:

– Тэо!

Голос звучит как чужой.

Сегодня я намотала 193 мили на своей машине, съездив в Спрингфилд, домой и обратно. В пять тридцать я снова в тюрьме, у входа для посетителей. Рядом со мной стоит Оливер Бонд. Он оставил мне голосовое сообщение на телефоне, велев встретиться с ним здесь и объяснив, что он организовал для меня специальное посещение, пока разбирается с долгосрочным планом визитов.

Услышав это, я так обрадовалась, что даже не задумалась о смысле слова «долгосрочный».

Сперва я едва узнаю Оливера. Сегодня он не в костюме, как вчера, а в джинсах и фланелевой рубашке. От этого он выглядит еще моложе. Я смотрю на свою одежду – так я оделась бы на рабочую встречу в редакции. Что заставило меня думать, будто для похода в тюрьму нужно принарядиться?

Оливер ведет меня к посту охранника.

– Имя? – спрашивает тот.

– Эмма Хант, – отвечаю я.

Дежурный поднимает взгляд:

– Нет, имя того, к кому вы идете.

– Джейкоб Хант, – встревает Оливер. – Мы договорились о посещении через начальника тюрьмы.