Домашние Жучки

Присев на корточки по-индийски, я склонился над листком. Особо глядеть там было не на что. Одна-единственная карандашная пометка. Закорючка, больше всего похожая на семерку.

О Боже. Бедняга Филлис, умирая, пыталась оставить мне ключ к разгадке, намекнуть, кто это сделал.

А я этого намека не понимал…

Глава 6

Долго я сидел в таком положении и пялился на записку. Мне было очень неудобно. Не столько потому, что затекли ноги, сколько из-за того, что голова бедной Филлис была повернута в мою сторону. Ее прическа растрепалась, и волосы почти закрывали лицо, но глаза, широко открытые глаза, казалось, тоже были прикованы к записке.

И взгляд был таким же непонимающим, как и мой.

Что же она пыталась сказать? Рука Филлис дрожала, когда она выводила этот знак, словно силы её стремительно угасали. Я потряс головой, пытаясь избавиться от страшного зрелища. И перешел в Режим Убийства. Режим Убийства — это состояние ума, в практике которого я изрядно поднаторел, работая в луисвильской полиции. Это значит, что вы выключаете эмоции и просто записываете в память все, что проходит перед вашим взором.

Я уже зафиксировал, как лежит тело, так что больше на Филлис можно не смотреть. Большое пятно крови впиталось в изношенный бежевый ковер слева от тела, телефонная трубка допотопного аппарата валяется рядом с рукой.

Сам телефон подтащили к самому краю кофейного столика. Я поднялся и проследовал к месту, где телефон соединялся с розеткой. Он не соединялся. В полуметре от стены провод был перерезан.

Я отметил ещё несколько фактов. Квадратики бумаги для записей лежали не как прежде, аккуратной стопкой, а рассыпались по всему столу. Некоторые потянулись за телефоном к самому краю. Поверхность столика была в нескольких местах запятнана кровью. Пятна эти больше всего походили на отпечатки правой руки Филлис. В крови был и карандаш.

Сопоставив все эти детали, я вполне отчетливо увидел картину последних минут жизни Филлис. После того, как убийца ушел, она подползла к столику, дотянулась до телефона, но, поднеся трубку к уху, поняла, что он мертв.

Надеюсь, она не сообразила, как много общего было у неё в тот момент с этим мертвым аппаратом.

Осознав, что она не сможет самолично сообщить имя преступника, Филлис дотянулась до стопки бумаги. На мягкой поверхности ковра написать ничего не удалось, поэтому она облокотилась на стол. Об этом говорили жуткие кровавые пятна на краю.

Я заморгал и подавил тошноту. Наверное, Филлис потратила весь остаток сил на эту записку, и, падая, увлекла за собой бумагу и карандаш. Но что же означала семерка? Счастливая семерка? Для Филлис она явно не была счастливой.

Однако, времени на размышления у меня не было. Нужно срочно сообщить Верджилу об убийстве, иначе он меня по головке не погладит. Он и так брюзжит из-за того, что я вмешиваюсь в его расследования, а уж если он заподозрит, что я затеял собственное дознание, от меня живого места не останется. Позвонить отсюда было невозможно, поэтому я сел в машину и отправился на поиски ближайших соседей Филлис.

Угадайте, кто оказался ближайшим соседом Филлис? Хозяин свинофермы на пригородном шоссе.

Эти свиньи, наверное, чем-то больны, и их постоянно тошнит. Когда я вышел из машины и глотнул этого запаха, желудок мой мучительно сжался.

Хозяин, который открыл мне дверь, испытал, видимо, то же самое, когда обнаружил на своем крыльце не свинью, а человека. Но я решил, что это с непривычки, ведь сюда, скорее всего, нечасто заглядывают гости. По вполне понятным причинам.

Мы стояли и удивленно пялились друг на друга. Говорят, люди чем-то похожи на своих домашних животных. В данном случае сходство было ужасающее. Толстый, лысый коротышка с маленькими карими глазками, круглыми розовыми щечками и седой щетиной на подбородке, в линялом комбинезоне, туго обтягивающем массивное брюхо, — Хряк, да и только, — босой, в белой футболке, усеянной коричневыми пятнами. Думать о происхождении этих пятен не хотелось. Но я думал против желания.

Хряк таращился на меня ещё несколько мгновений, потом повернул голову и сплюнул. Я не видел, стоит ли у его дверей плевательница, но надеялся, что стоит.

— Здравствуйте, я…

Больше я ничего не успел сказать, Хряк прервал меня — чем бы вы думали? — хрюканьем.

— Да знаю я, кто ты такой. Ты братец Элмо Блевинса, прально? Ты этот, как его… — он косился на меня сквозь прищуренные глазки, пытаясь вспомнить.

Я кивал. К этому привыкаешь в наших местах. Я мог человека отродясь не встречать, и все же он меня знал. По крайней мере, так я думал, пока Хряк не закончил свою мысль:

— …ты преступник!

Я резко перестал кивать.

И к этому привыкаешь в наших местах. Кто-то знает кого-то, кто знает кого-то, кто, в свою очередь, знает кого-то, кто знает тебя. В такую игру мы играли в младших классах: по кругу шепотом пускают историю, и дойдя до последнего игрока, он даже близко не напоминает свою начальную версию. Так и сейчас. Хряк, наверное, краем уха слышал, что я имею какое-то отношение к закону. Просто, благодаря «испорченному телефону», я очутился на другой стороне этого самого закона.