Домашний огонь

Это оставило ему только один возможный выход. Эймон откинулся на спинку стула, оглядел друзей и попытался вообразить, как он входит в этот сад с Аникой – в хиджабе, спиртное под запретом, родные из Уэмбли. Все проявили бы исключительную вежливость, а на утро Макс или Элис позвонили бы ему и сказали: «Симпатичная девочка, надеюсь, она правильно поняла наши шуточки». Ни одному человеку в их компании не удалось сохранить отношения с кем-то на стороне после приговора насчет «правильного понимания наших шуточек».

– Как бы вы поступили, если бы я пришел сюда при бороде? – спросил он Макса, вытащив из крюшона кусок яблока и обсасывая его.

Элис испустила противный жужжащий звук – она это делала время от времени, чтобы одернуть Макса, – и Макс промолчал, а она, подойдя вплотную, притянула к своему животу голову Эймона и принялась ворошить ему волосы, точно ребенку.

– Мы бы тебя скрутили, дорогой, и побрили. Настоящие друзья не позволят одному из наших стать хипстером.

Такие ее бойкие реплики он прежде считал забавными, но теперь его раздражала эта бойкость, все раздражало в Элис, в затхлых, раз и навсегда установившихся отношениях внутри компании. Какой смысл постоянно окружать себя собственными клонами? Он позволил Элис прижимать его голову к впалому животу, и пусть друзья обмениваются понимающими взглядами, а про себя он думал: «До Аники была Элис. Это тело, эти руки, этот запах». Не прошло и двух месяцев с тех пор, как их роман закончился, и он охотно разрешил Максу занять освободившееся место – был только рад, честно. Как мог он принимать это за желание, о любви уж не говоря? До Аники была только видимость чувств. А теперь он погрузился в отношения с женщиной так глубоко, что все, кроме Аники, расплывались, утратили четкость, бедные обитатели поверхности, их голоса почти не слышны.

* * *

Время от времени Аника переключала частоту. Именно так он описывал это, по-другому не умел: изменения происходили внезапно, будто задел локтем кнопку радиоприемника и на полуноте джаз сменился щелчками статики. Аника вдруг становилась грустной, или холодной, или даже сердитой, и бессмысленно было пытаться ее разговорить. Одной особенно странной ночью он проснулся под утро и увидел, что она стоит в изножье кровати и смотрит на него – и опять не мог понять, что значит это выражение лица. Он окликнул ее, и Аника сказала:

– Спи – считай, что тебе это приснилось.

Он не послушался, попытался с ней заговорить, хотел знать, что случилось, был напуган и зол на этот свой бессмысленный страх – и в итоге она ушла. Он побежал за ней в трусах и шлепанцах, убедиться, что она в безопасности, – подъехало такси, и она села в машину.

Несколько дней спустя – еще хуже. Они проводили неспешный вечер, валялись на толстом ковре, включали друг другу любимые детские песни и обменивались историями о том, как взрослели. Аника слегка его подразнивала, мол, зря он считает, будто его жизнь ближе к «норме», когда у него родители-миллионеры и об отце и матери то и дело пишут в газетах. Исчезли последние следы той странной ночной ссоры, и оба радовались возвращению счастья, оба дурачились. Она прижалась губами к его руке и выдувала трубные звуки в такт музыке, но вдруг ее телефон подал сигнал – кто-то вызывал ее в скайпе. Аника никогда не отвечала на звонки в скайпе, и по особому выражению досады на ее лице он догадывался, что звонит, как правило, Исма, но все же, услышав этот сигнал, она поспешила проверить, кто это.

– Ты же все равно не станешь отвечать. Пора избавиться от условного рефлекса, – сказал он и попытался ухватить ее за лодыжку, пока Аника вставала. Но он был так расслаблен, что даже не повернулся посмотреть, как она берет телефон. Тут как раз заиграла мелодия, которую он любил и давно не слышал, так что Эймон прибавил звук и стал подпевать. Прошло несколько секунд, прежде чем он заметил, что Аника вышла из комнаты. Он отправился ее искать, хотел извиниться за то, что увеличил громкость, когда она отвечала на звонок, наверное, потому-то она и ушла.

Ни в холле, ни в спальне Аники не было. Дверь в ванную была плотно закрыта, оттуда доносились звуки, но слов он разобрать не мог. Он подошел к двери и прижался ухом.

– Я все тут устрою, – сказала она и под конец фразы ее голос вроде бы приблизился к двери – Эймон попятился и поспешил обратно в гостиную.

Аника вернулась какое-то время погодя, глаза у нее были красные, словно она плакала, и сверкали исступленно, как у человека одержимого или обкурившегося.

– С кем ты говорила? – спросил он.

– Придет время – узнаешь, – ответила она и обхватила его обеими руками. – Скоро, с Божьей помощью, скоро.

Он чувствовал ее тяжесть – нежеланную, навязчивую. В тот момент он мог себе представить, как разлюбит ее, как захочет изгнать ее из своей жизни вместе с тайнами и странностями, перепадами настроения, вместе со всеми этими неудобствами. Но вот она отодвинулась, провела рукой по глазам – и снова стала Аникой.

– Я веду себя как сумасшедшая чуть-чуть, да? – сказала она. – Прости. Потерпи меня еще немножко. Пожалуйста.