Когда ее слуха достигли слова, впервые в жизни превратившие ее в одиночку, она оттолкнула их от себя. Это неправда, это кто-то другой, не он. Где доказательства? Пусть покажут его тело. Нет, этого они сделать не могут, потому что это не он. Если бы это был он, в гостиной тетушки Насим не сидел бы этот мужчина с пластмассовой расческой в нагрудном кармане, который принес горестную весть. Он не из ваших, сказала она мужчине, мы не из ваших. И она проводила его вниз и ушла к себе в комнату наверстывать подготовку к семинару: с утра, как брат позвонил, забросила учебник. А теперь он дуется из-за того, что она к нему не приехала, хотя обещала. Она заперла дверь, и пусть тетушка Насим сколько угодно стучится и уговаривает. Это не ее вина, что она не полетела, это они ее не пустили. «Ради вашей же безопасности», – сказали они, и отобрали паспорт, и не пожелали ответить, когда вернут. Или нет, вовсе он не дуется, он уже летит к ней, его сообщения застряли где-то в чужеземной сотовой сети, такое бывает, сбой коммуникаций, СМС не пересекают границу много часов, а то и дней, а потом телефон звенит непрерывно и каждое сообщение входит троекратно. Такое уже было, полгода назад, когда тетя писала ей из Карачи: «Где же он? Когда прилетит? Мог бы хоть позвонить и предупредить. Вас в Англии совсем манерам не учат?» Да, он летит к ней, летит домой, смотрит в иллюминатор и видит их созвездие, Кастора и Поллукса, что под руку идут сквозь холодную темную ночь.
Она уснула и в какую-то минуту ощутила, как ее обняли знакомые с детства руки. Это не было для нее сюрпризом, но все равно – сладко свернуться клубочком, вбирая в себя тепло близнеца, и провалиться в тот глубокий сон, куда кошмары не досягнут, так крепко держит тебя любовь, предчувствие рая.
Солнечный свет скользнул по ее векам. Позднее утро. Она повернулась в постели, тело отяжелело от сна и предчувствий. В постели никого больше, только вмятина осталась на подушке. Она встала и спустилась по лестнице, туда, откуда слышались голоса тетушки Насим и ее двух дочерей и двух зятьев, они прогуляли работу, чтобы собраться здесь и приветствовать юношу, чье местопребывание они полгода скрывали, всем говорили, что он в Карачи. Калим Бхай, старший зять тетушки Насим, даже отдал Анике тот телефон, которым пользовался, когда ездил в Пакистан, чтобы она могла время от времени посылать с него сообщения приятелям Парвиза якобы от него самого:
– Довольно скоро все откроется, – предупредил ее Калим Бхай, но Аника с самого начала знала, что брат надолго там не задержится.
Но почему Исма идет к ней – лгунья, предательница, – ладно, теперь, когда Парвиз дома, ее можно простить – и все же почему Исма прижимает ее к себе таким привычным, таким сестринским жестом, почему у нее лицо, то, которое она уже видела – в прошлом, когда слышала: «Ама умерла, Дади умерла», – почему ее голос осип от слез, что она говорит: «Я сразу же поехала в аэропорт, как только тетушка Насим позвонила» и «Мы с тобой всегда будем друг у друга», но Исма никогда не была всегда, «всегда» простирается в обе стороны, от утробы и до могилы, всегда был только Парвиз.
И почему снова явился он, мужчина с пластмассовой расческой в кармане, посланец пакистанского представительства, он поднял обе руки вот так вверх, когда она вошла, извиняясь за вчерашнее, это значит за то, что принес им чужое горе, но нет, это он извинялся за то, что не поднял вчера вот так сложенные руки и не произнес
– Нет, – сказала она посланцу, – вы с кем-то его путаете. Он британский гражданин и к вам не имеет никакого отношения.
– Простите, – растерянно сказал тот мужчина, оглядываясь на Нему, которая взяла Анику за руку, словно Аника или сама Исма – ребенок и ее надо перевести через дорогу. – Вы хорошая, набожная семья. Ваше правительство дурно обошлось с вами. Этот министр внутренних дел – у него зуб на мусульман, верно?
Она все время ждала вестей от Парвиза и даже забыла, что Эймон не позвонил ей.