Домашний зверинец

В процитированном отрывке Готье, как он и предупредил, смотрит на животных «с философской точки зрения». Он в самом деле много размышлял об участи животных и их роли в жизни человека. Однако в его отношении к домашним животным присутствовал, конечно, и момент сугубо личный, гедонистический: он получал удовольствие от общения с ними. В предисловии к раннему (1833) сборнику рассказов «Юнофранцузы» есть фраза, вторую, афористическую часть которой Готье поминает и в «Домашнем зверинце»: «Паши любят тигров, а я люблю котов: коты — это тигры для бедных»[2]. А в другом предисловии, к роману «Мадемуазель де Мопен», он объявляет, что полагает «удовольствие целью нашей жизни и единственным, что полезно в этом мире. Такова воля Всевышнего, который создал женщин, приятные запахи, свет, прекрасные цветы, добрые вина, ретивых коней, левреток и ангорских котов»[3]. Это удовольствие Готье старался по мере сил себе доставлять, во всяком случае, в том что касается содержания в доме собак и кошек.

Своему приятелю драматургу Эрнесту Фейдо Готье в ответ на вопрос, зачем ему животные в доме, сказал: «Они вознаграждают меня за общение с людьми»[4].

И в самом деле, к поведению и «разговорам» животных Готье присматривался так же внимательно, как другие присматриваются к поведению людей и прислушиваются к их беседам. Характерен пассаж из последней прижизненной публикации Готье — книги «Картины осады» (1871). В ней писатель рассказывает, среди прочего, о поведении животных в Париже, осажденном пруссаками. Это, безусловно, рассказ о существах мыслящих и даже говорящих:

Каждое утро перед нашими воротами собиралось совещание под руководством рыже-коричневого коренастого терьера с кривоватыми лапами, выпяченной нижней губой и поджатой верхней, в черном кожаном ошейнике с медными вставками. Другие собаки, чью породу было определить гораздо труднее, казалось, относились к нему очень почтительно и внимательно прислушивались к его речам. Речам? Он, стало быть, произносил речи? Разумеется: но они состояли не из членораздельных звуков, какие со времен Гомера отличают человека от животных, а из тявканья, разнообразного ворчания, жевания губами, виляния хвостом и смены выражений на морде.

Было совершенно очевидно, что четвероногие собеседники обсуждают сложившуюся ситуацию. Время от времени к их компании прибавлялся новый участник, который, по всей вероятности, приносил новости, их обсуждали, а затем все расходились по своим делам[5].

Готье настаивает: понять «речь» животных (или, во всяком случае, догадаться о том, что они «обсуждают») возможно — нужно только захотеть. В «Картине осады» домашним животным отведена одна глава, «Домашний зверинец» посвящен им весь, от первой до последней страницы, и за всеми смешными или грустными историями-анекдотами стоит одно убеждение: хотя у людей и зверей язык разный, звери, если любить их, ответят вам тем же и взаимопонимание установится. Это открыто утверждается в заключительной главе книги, посвященной лошадям: «Если бы человек не вел себя с животными так чудовищно жестоко и грубо, как это часто случается, с какой охотой они бы сплотились вокруг него!»

В «Домашнем зверинце» чувствуют, мыслят и едва ли не говорят все, от кошек и собак до сороки Марго и даже ящерицы Жака, который любил слушать музицирование хозяйки и предпочитал правую руку левой, то есть мелодию — гармонии. Конечно, можно сказать, что выдумщик Готье приписывает им эти мысли и симпатии; но можно сказать и по-другому, и этот второй вариант кажется мне более правильным: Готье относится к животным внимательнее других и благодаря этому становится «переводчиком» их мыслей на человеческий язык. Подобные «переводы» упоминаются в книге не один раз: «В ее переливчатых зрачках тенью пробегали мысли, сводившиеся, как мы понимали, к следующему…»; «он устремлял на нас пристальный взгляд и начинал шептать, вздыхать, ворчать со столь разными интонациями, что невозможно было не принять это за язык»; «виляя хвостом и тихонько повизгивая, он сообщал нашей матушке так внятно, как если бы говорил словами…» О кошачьих глазах Готье пишет: «ведь невозможно предположить, что в этих глазах нет мысли». И он в самом деле отвергает такое предположение, причем настолько убедительно, что ему невозможно не поверить.