Домби и сын

Можетъ быть, это было просто слѣдствіемъ неправильнаго устройства широкаго рта, только въ эту минуту м-ръ Каркеръ чрезвычайно походилъ на огрызающуюся собаку, готовую вцѣпиться своими клыками въ руку, которая ее ласкала. Но майоръ не дѣлалъ такихь соображеній, a м-ръ Домби съ полузакрытыми глазами лежалъ на софѣ во все время игры, продолжавшейся далеко за полночь.

Состязаніе между игроками окончилось совершенной побѣдой правой руки м-ра Домби. При всемъ томъ м-ръ Каркеръ и майоръ остались въ этотъ вечеръ наилучшими друзьями, и, когда главный приказчикъ отправился спать, майоръ, въ знакъ особеннаго вниманія, приказалъ туземцу свѣтить ему по коридору вплоть до самой спальни. Кончивъ экстраординарную обязанность, черный рабъ раздѣлъ своего господина и немедленно развалился самъ на полу y его ногъ на соломенномъ матрасѣ, такъ какъ другой постели не смѣлъ имѣть человѣкъ, низведенный цивилизованнымъ европейцемъ на степень обезьяны…

Было, вѣроятно, какое-то пятно на зеркалѣ въ комнатѣ м-ра Каркера, но оно отражало въ эту ночь человѣка, которому мерещились въ его сонныхъ видѣніяхъ толпы людей, валявшихся y его ногъ, точь въ точь, какъ бѣдный туземецъ — y ногъ майора. И гордо шагалъ м-ръ Каркеръ черезъ головы этихъ людей, пробивая себѣ путь впередъ и впередъ!

Глава XXVII Быть тутъ чуду

Прекрасное лѣтнее утро. М-ръ Каркеръ поднялся съ постели вмѣстѣ съ жаворонкомъ и отправился гулять. Онъ шагалъ медленно и осторожно, и мысль его, далекая отъ небесной лазури, устремлялась прямо и мѣтко къ земному гнѣзду, облѣпленному толстыми слоями грязи. Никакая птица не исчезала въ воздухѣ съ такой быстротой отъ человѣческаго глаза, какъ мысли Каркера, невидимыя и непроницаемыя для смертнаго наблюдателя. Онъ въ совершенствѣ управлялъ своимъ лицомъ по произволу, и наблюдатель съ нѣкоторою ясностью могъ только сказать, что м-ръ Каркеръ улыбается или размышляетъ. Теперь онъ размышлялъ. По мѣрѣ того, какъ жаворонокъ уносился къ облакамъ, м-ръ Каркеръ глубоко ниспадалъ въ область мысли, и чѣмъ громче и яснѣе раздавалась утренняя трель пернатаго музыканта, тѣмъ важнѣе и мрачнѣе становилась дума нашего глубокаго мыслителя. Наконецъ, когда жаворонокъ, заливаясь потокомъ беззаботной пѣсни, стремглавъ спустился на землю и впорхнулъ въ зеленые колосья волнистой пшеницы, м-ръ Каркеръ вдругъ пробудился отъ размышленія, и лицо его мгновенно озарилось яркой улыбкой, какъ будто передъ нимъ стояли многочисленные наблюдатели, которыхъ нужно было задобрить въ свою пользу. И уже улыбка не сходила болѣе съ этого лица.

Сознавая важность первыхъ впечатлѣній, м-ръ Каркеръ одѣлся въ это утро съ особенною тщательностью. Въ его костюмѣ, правда, обнаруживалась и теперь нѣкоторая чопорность въ подражаніе особѣ великаго командира, однако-жъ онъ, быть можетъ, первый разъ значительно отступилъ отъ манеры м-ра Домби насчетъ высочайшаго, туго накрахмаленнаго галстука, потому что онъ зналъ, какъ это смѣшно, и потому еще, что м-ръ Домби долженъ былъ передъ чужими людьми увидѣть въ этой перемѣнѣ новую деликатность подчиненнаго, который такъ хорошо понималъ огромное разстояніе отъ своего начальника. Впрочемъ въ другихъ статьяхъ туалета м-ръ Каркеръ теперь, какъ и всегда, былъ довольно вѣрной копіей своего ледяного патрона.

Долго гулялъ м-ръ Каркеръ въ веселомъ расположеніи духа по зеленымъ лугамъ и густымъ аллеямъ, порхая, какъ мотылекъ, между деревьями. За полчаса передъ завтракомъ, онъ вернулся назадъ и сказалъ довольно громко. "Взглянемъ теперь на вторую м-съ Домби".

Эти слова были произнесены въ живописной загородной рощѣ, гдѣ мѣстами разбросаны были скамейки для желающихъ присѣсть. Многочисленной публики здѣсь никогда не было, a теперь, въ утренніе часы, м-ръ Каркеръ полагалъ, что кромѣ его въ этомъ мѣстѣ нѣтъ ни одной души. Поэтому онъ не торопился и бродилъ между густыми деревьями съ разсѣяннымъ видомъ человѣка, y котораго есть еще лишнихъ минутъ десять.

Но м-ръ Каркеръ ошибся. Проходя мимо одного дерева съ толстой корой, похожей на шкуру носорога, онъ совсѣмъ неожиданно увидѣлъ на одной изъ скамеекъ фигуру молодой прекрасной леди въ простомъ, но изящномъ нарядѣ. Ея гордые черные глаза были обращены въ землю, и во всей ея позѣ выражалась страсть или внутренняя борьба съ самой собой. Грудь ея волновалась, губы дрожали, слезы негодованія текли по щекамъ, и прекрасная ножка упиралась въ дернъ такимъ образомъ, какъ будто она хотѣла превратить его въ прахъ. Быстрый взглядъ Каркера, обращенный на даму, въ одно мгновеніе охватилъ ее съ ногъ до головы. Завидѣвъ незнакомца, прекрасная леди встала и пошла впередъ съ такимъ видомъ, который уже ничего не выражалъ кромѣ усталости и гордаго презрѣнія ко всему на свѣтѣ.