Домби и сын

— Тамъ я безопаснѣе, во всякомъ случаѣ, — думалъ онъ. — Тамъ, по всей вѣроятности, этотъ сумасбродъ не будетъ меня преслѣдовать съ такимъ бѣшенствомъ, какъ здѣсь, въ чужихъ краяхъ, и ужъ если нельзя избѣжать этой встрѣчи, я буду, по крайней мѣрѣ, не одинъ, какъ здѣсь, безъ пріятелей и безъ совѣтниковъ. Меня прикроютъ, защитятъ и не заведутъ въ ловушку на подобіе какой-нибудь крысы.

Онъ сжалъ кулакъ и пробормоталъ имя Эдиѳи. Пробираясь далѣе въ тѣни массивныхъ зданій, онъ выставилъ свои зубы и принялся накликать страшныя заклинанія на ея голову, оглядываясь въ то же время по сторонамъ, какъ будто въ намѣреніи застигнуть ее подлѣ какого-нибудь забора. Наконецъ, онъ добрался до воротъ постоялаго двора, гдѣ уже давно спали крѣпкимъ сномъ. На звонъ колокольчика скоро явился дворникъ съ заспанными глазами и съ фонаремъ въ рукахъ. М-ръ Каркеръ отправился съ нимъ въ темный сарай, чтобы уговориться насчетъ найма лошадей.

Торгъ былъ очень короткій, и распорядились немедленно послать за лошадьми. Приказавъ коляскѣ догонять себя, гдѣ слѣдуетъ, онъ опять прокрался за ворота и скоро вышелъ за городъ мимо старыхъ валовъ на большую дорогу, которая змѣилась, какъ ручей, по темной равнинѣ.

Куда течетъ эта рѣка, и гдѣ ея конецъ? Задумавшись надъ чѣмъ-то вродѣ этого вопроса, онъ окинулъ взоромъ мрачную долину, гдѣ торчали чахлыя деревья, и опять призракъ смерти пронесся надъ его головой, стремительный и бурный, опять неизъяснимый ужасъ обуялъ его душу, мрачный и неопредѣленный, какъ отдаленный край предстоявшаго пути.

Тихо и прохладно. Вѣтеръ не смѣлъ колыхать растрепанныхъ волосъ взволнованнаго пѣшехода, и никакой шумъ не возмущалъ таинственнаго безмолвія ночи. Городъ скрылся вдали, и никакая башня не скрывала отъ глазъ свѣтозарныхъ міровъ, несшихся стройно и плавно въ безпредѣльномъ океанѣ, но еще можно было слышать бой часового колокола, и слабое замиравшее гудѣнье дало знать одинокому страннику, что миновало два часа за полночь.

Долго шелъ онъ впередъ, останавливаясь и прислушиваясь, пока, наконецъ, безпокойное и жадное ухо не разслышало дребезжанья извозчичьихъ колокольчиковъ, поперемѣнно слабаго и громкаго, то пронзительнаго, то вовсе неслышнаго при переправѣ черезъ дурную почву и, наконецъ, превратившагося въ веселый звонъ, исполненный радушнаго привѣта. Дюжій ямщикъ, нахлобучившій шапку до самыхъ глазъ, сдержалъ четверку ярыхъ лошадей и поѣхалъ шагомъ.

— Кто идетъ? Monsieur?

— Да.

— Monsieur прошелся далеконько по этой темной дорогѣ. Monsieur любитъ гулять въ глухую полночь.

— Ничего. У каждаго свой вкусъ. Что, любезный, другихъ лошадей никто не нанималъ въ почтовомъ домѣ?

— Тысячи чертей! Другихъ лошадей? въ этотъ часъ? Никто, сударь.

— Послушайте, любезный, я тороплюсь. Посмотримъ, какъ скоро бѣгутъ ваши кони. Чѣмъ скорѣе, тѣмъ больше на водку. Ѣдемъ! Пошевеливайтесь!

— Гэй! гопъ! гупъ!

Впередъ черезъ темный ландшафтъ съ быстротою вихря, разсѣкая пыль и грязь, какъ морскую пѣну, впередъ и въ галопъ!

Движенье, стукъ и тряска завторили теперь вѣрнымъ и громкимь эхомъ безпорядочнымъ мыслямъ бѣглеца. Ничего нѣтъ яснаго снаружи и ничего нѣтъ яснаго внутри. Предметы пролетаютъ мимо, погружаются одинъ въ другомъ, сливаются, мелькаютъ и скользятъ отъ глазъ въ исчезающемъ пространствѣ. За перемежающимися лоскутьями изгороди y фермы, юркнувшими посреди дороги, опять и опять пустота, мрачная и дикая. За фанігастическими образами, мелькнувшими въ душѣ и вдругъ изглаженными невидимой силой, опять и опять мрачная картина ужаса и страха, намалеванная яркой краскою сознанія безсильной злобы. Вотъ пахнулъ воздухъ съ отдаленной Юры и на минуту освѣжилъ надорванную грудь; но вотъ въ то же мгновенье передъ фантазіей бѣглеца адскій звонъ и стукъ тысячи враждебныхъ рукъ, готовыхъ раскрыть его вены и выцѣдить всю его кровь.

Потухшіе фонари на извозчичьей каретѣ, пестрота лошадиныхъ головъ, энергичные жесты кучера и даже колыханье его собственной шинели, — все это породило тысячи неясныхъ и смѣшанныхъ фигуръ, соотвѣтствовавшихъ его мыслямъ. Вотъ передъ нимъ цѣлыя группы знакомыхъ чучелъ, согнутыхъ въ три погибели въ лондонской конторѣ, a вотъ и самъ сумасбродъ, отъ котораго онъ бѣжитъ, и тутъ же подлѣ него м-съ Домби въ торжествующей позѣ; они говорятъ, смѣются, пляшутъ, прыгаютъ и вдругъ умолкаютъ всѣ и пропадаютъ отъ крутого поворота. Время и мѣсто, лица и предметы, мысли и грезы, дѣйствительность и полусонная мечта, прошедшее, настоящее, Лондонъ и дорожный чемоданъ, Парижъ и кучерская шляпа, родина, Сицилія, тюрьмы, — все это слилось, смѣшалось, оторопѣло, омрачилось, расползлось въ его душѣ, и все поддаетъ ему толчки для усиленнаго бѣгства. Гэй! гой! Впередъ и въ галопъ черезъ темный ландшафтъ съ быстротою вихря, разсѣкая пыль и грязь, какъ морскую пѣну! Лошади дымятся, фыркаютъ, прядаютъ, несутся, какъ будто самъ дьяволъ взгромоздился на ихъ спины и въ бѣшеномъ тріумфѣ гонитъ ихъ по мрачной дорогѣ въ самый тартаръ!