Домби и сын

Но ничто не можетъ сравниться съ трепетнымъ благоговѣніемъ конторщиковъ и писарей, когда мимо нихъ проходилъ м-ръ Домби. Во всѣхъ комнатахъ воцарялась торжественная тишина, и остроуміе конторы внезапно поражалось нѣмотою. Дневной свѣтъ, тусклый и мрачный, пробивавшійся черезъ окна и отверстія въ потолкѣ, оставлялъ въ стеклахъ черный осадокъ и выказывалъ глазамъ любопытнаго зрителя цѣлыя груды книгъ и дѣловыхъ бумагъ съ различными номерами и заглавіями. Надъ ними, за широкимъ столомъ, виднѣлись человѣческія фигуры съ понурыми головами, съ задумчивыми челами, отдѣленныя тѣломъ и душою отъ видимаго міра. Можно было подумать, что всѣ эти господа рукою всесильной волшебницы превратились въ рыбъ и опустились на дно морское, между тѣмъ какъ небольшая кассовая комната среди конторы, гдѣ днемъ и ночью горѣла тусклая лампа подъ стеклянымъ колпакомъ, представляла пещеру какого-то морского чудовища, озирающаго кровожадными глазами дивныя тайны морской глубины.

М-ръ Перчъ, разсыльный, засѣдавшій по обыкновенію въ передней на неболыіюй полкѣ, какъ будто онъ былъ бронзовая статуэтка или столовые часы, имѣлъ удивительную способность угадывать по чутью приближеніе своего хозяина. Передъ этимъ временемъ онъ торопливо вбѣгалъ въ его кабинетъ, вытаскивалъ изъ ящика свѣжіе уголья, раздувалъ въ каминѣ огонь, просушивалъ на рѣшеткѣ мокрую утреннюю газету, только что освобожденную изъ типографскаго станка, разставлялъ по мѣстамъ стулья и ширмы и, при входѣ м-ра Домби, быстро повертывался налѣво кругомъ, чтобы взять отъ него шляпу и шинель. Потомъ м-ръ Перчъ бралъ газету, повертывалъ ее два или три раза передъ огнемъ и почтительно укладывалъ на столѣ передъ глазами своего повелителя. Вообще услужливость его доходила до послѣднихъ степеней: если бы онъ могъ при всякомъ случаѣ, въ знакъ безпредѣльнаго смиренія, припадать къ стопамъ м-ра Домби или величать его титулами, которыми во время оно украшалась священная особа халифа Гарунъ Альрашида, м-ръ Перчъ, нѣтъ сомнѣнія, счелъ бы себя благополучнѣйшимъ изъ смертныхъ.

Но такъ какъ подобная честь была бы въ Лондонѣ очень непріятнымъ нововведеніемъ даже для самого м-ра Домби, разсыльный Перчъ volens nolens, скрѣпя сердце, принужденъ былъ ограничиться безмолвнымъ выраженіемъ своей преданности, и въ глазахъ его нетрудно было прочесть фразы, вродѣ слѣдующихъ: "Ты, о мой повелитель, свѣтъ моихъ, очей, дыханіе устъ моихъ, жизнь души моей. Ты владыка правовѣрнаго Перча". Преисполненный такими благочестивыми чувствами, м-ръ Перчъ становился на цыпочки, притворялъ дверь и тихонько выходилъ въ переднюю, оставляя своего владыку въ кабинетѣ, гдѣ съ безпримѣрной дерзостью на него смотрѣли грязныя трубы съ параллельныхъ кровель и особенно нахальное окно изъ парикмахерской залы, на которомъ кокетливо рисовался восковой болванчикъ, плѣшивый поутру, какъ правовѣрный мусульманинъ, и убранный передъ чаемъ всею роскошью европейской прически.

М-ръ Домби, съ высоты своего послѣдняго и мрачнаго величія, спускался къ остальному человѣчеству по двумъ ступенямъ конторской администраціи. Первою ступенью былъ м-ръ Каркеръ, завѣдывавшій своимъ департаментомъ; второю — м-ръ Морфинъ, начальникъ особаго департамента. Каждый изъ этихъ джентльменовъ занималъ по маленькой конторкѣ, соединявшейся съ резиденціей верховнаго владыки. М-ръ Каркеръ, какъ великій визирь, помѣщался въ комнатѣ, ближайшей къ султану; м-ръ Морфинъ, сановникъ низшаго разряда, жилъ въ комнатѣ, ближайшей къ писарямъ.

М-ръ Морфинъ былъ пожилой холостякъ, одаренный живыми сѣрыми глазами и чрезвычайно веселымъ нравомъ. Его сюртукъ, жилетъ и фракъ были всегда самаго чернаго цвѣта, a остальной костюмъ отличался удивительной пестротой. Въ его густыхъ черныхъ волосахъ рѣзко пробивалась просѣдь, и бакенбарды совершенно побѣлѣли отъ времени и заботъ. Онъ искренно уважалъ м-ра Домби и при всякомъ случаѣ оказывалъ ему глубокое почтеніе, хотя въ то же время чувствовалъ невольную робость въ присутствіи величаваго джентльмена. При мягкомъ и нѣжномъ характерѣ, онъ не чувствовалъ ни малѣйшей зависти къ своему сопернику, м-ру Каркеру, осыпанному высокими милостями, и былъ даже очень радъ, что ему поручили должность, которая не давала ему никакихъ способовъ отличиться на своемъ служебномъ поприщѣ. Послѣ дневныхъ хлопотъ, въ часы досуга, онъ любилъ заниматься музыкой и оказывалъ истинно отеческую привязанность къ своей віолончели, которую разъ въ недѣлю аккуратно переносили изъ его жилища въ нѣкоторый клубъ подлѣ банка, гдѣ веселая компанія, въ порывѣ артистическаго восторга, разыгрывала каждую среду убійственно раздирательные квартеты.