Домик на дереве

– Он убил своего друга и закопал. Как тебе такое?

– Гришу?

– Да.

– Никого я не убивал и не закапывал. Гриша умер от пневмонии.

В тот воскресный вечер отец рвал и метал. И как только я остался в живых, сам не понимаю? Кошмарный вечер с бесконечными допросами, побоями, унижениями и с закономерным финалом: отец вырубил меня, врезав несколько раз по лицу.

Зато утром, воскресным и солнечным, я проснулся несломленным, как рассчитывал отец, а наоборот: сильным и здоровым, с крепким внутренним стержнем, способным вытерпеть любые капризы судьбы.

Я повзрослел.

Глава 10

После событий, описанных ранее, моя жизнь, как вы уже догадались, круто изменилась, повернув на сто восемьдесят градусов. Отец, знающий, что я однажды перешел ему дорогу и уверенный, что перейду и впредь, избавился от меня, как от угрозы. Он лишил меня семьи, друзей, домика на дереве, вычеркнул, не спросив меня, мою привычную жизнь и все, что я любил и чем дорожил – отец отправил меня в частную школу-интернат, весьма богатую и престижную, которая находилась в другом городе, в двух ста пятидесяти километров от моего дома. Не близко.

Я приезжал домой только во время каникул, по немногочисленным праздникам и когда того требовал отец, то есть я практически отсутствовал дома, соответственно встречался с друзьями я крайне редко. За такие долгие годы разлуки терялась связь, которая объединяла нас, закоренелых друзей, нашедших в себе силы, чтобы захоронить «Дитя тьмы». Мы жили разной жизнью, и ничто нас больше не связывало, кроме прошлого, которые мы хотели благополучно забыть (жаль, что прошлое нас не забывало). Новые друзья, новые интересы и увлечения, новые путешествия, проблемы, удары судьбы, успехи и победы. Мы стали чужыми, потерявшими во времени себя, но продолжали встречаться, общаться, хотя разговор, как бы мы не пытались, не клеился. А говорить о домике на дереве не было никаких сил да и желания; кстати, домик умер вместе с Гришей, по сей день он так и гниет в одиночестве, оставшись без хозяина.

Со Степаном мы поддерживали связь до окончания школьной скамьи; он окончил школу твердым ударником. Когда в Романдию ворвалась Гражданская Война, я потерял связь со Степаном, это и неудивительно, он вместе с родными уехал за границу подальше от крови, боли и низости человеческих душ, которые в военных условиях забывали о человечности и напоминали стадо диких животных. После войны наша связь вновь возобновиться и не закончиться, я надеюсь, до конца моих дней.

С Настей наша связь оборвется на второй год после смерти Гриши. В первый год мы клялись друг другу в любви и обещали, что будем любить, невзирая ни на что. Я наивно полагал, как и она в общем-то, что наша любовь – на века. Как же мы ошиблись в силу своего юного возраста, не имеющего опыта за плечами. Она влюбилась в другого мальчишку, я – в другую девчонку. И мы просто забыли друг о друге, словно никогда не были знакомы, перестав писать письма и общаться. Мы потерялись в круговерти жизни, в ее бесконечных днях, рождающих в людях новые стремления, мечты, новую для их душ страсть и влюбленность, перерастающую в любовь, в дружбу, в партнерство.

Когда Настя умерла от пневмонии в возрасте шестнадцати лет, я, конечно, расстроился, пару дней не спал, все думал о ней, но, как бы это не прозвучало жестоко, я не горевал. Я не черствый и не холодный, просто она умерла для меня в тринадцать лет, когда не ответила на мое письмо и когда призналась, что влюбилась в другого.

Со Светой я не общался вообще, и честно говоря, что с ней сталось, я не знаю. Говорят, что она погибла во время Гражданской Войны; подорвалась на мине, когда вытаскивала раненого брата из городских руин. Но насколько это правдивая информация, я не ручаюсь. Мне хочется верить, что она жива и здорова, что у нее есть любящий муж, много красивых детей и столько – и даже больше – внуков.

Сказка? Да и пусть! Все лучше, чем погибнуть на никчемной и безжалостной войне, когда свой же народ истребляет сам себя, когда брат восстает против брата, когда друг против друга, когда отец против сына или наоборот. Я сейчас говорю о себе и о том, что я сделал: я убил собственного отца, узнав, что он хладнокровно расстрелял десять детей и шесть женщин, мужья и отцы которых боролись за демократию, шли против нацистов и их свинской политики.

Не хочу вспоминать о Гражданской Войне, это было страшное время. Мои раны продолжают кровоточить и ныть, напоминая о содеянных поступках, за которые мне стыдно в мирное время. Но зато мне не стыдно в том, что мы изгнали из своей страны фашизм – и это главное. Мы, люди моего поколения, сделали невозможное, мы избавили мир от чумы и стали жить, как и полагается, в мире и согласии, в любви, забыв о таких страшных словах, как национализм, расизм и диктатура.

Я еще хотел рассказать о своей судьбе, о судьбе Степана, но в последний момент передумал, решив закончить историю воспоминаниями о нашей последней встрече со Степаном на Гришиной могиле.

***

– Ты пришел, – сказал я.

– Я не мог не придти, – ответил Степан.