Домик разбившихся грёз

Груз этого момента, помноженный на боль прошедших двух лет, стреляет вспышкой ярости и грубой силы, и я в одно резкое движение сворачиваю шею женщине, изничтожившей мою жизнь.

А потом я бросаюсь к Але и держу её, держу так крепко, как только могу, чтобы не навредить, пока она вырывается и кричит, обезумевшая от своей боли. Держу, как в тисках, пока она не выдыхается.

— Алекс, — шепчет она. Где-то поблизости слышатся звуки сирен. — Я нашла идеальное название этому дому.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Какое, малышка? — спрашиваю, только бы слышать её голос.

— Домик разбившихся грёз.

Она закрывает глаза, по её лицу струятся слёзы, и я разлагаюсь от этой боли вместе с ней.

42. Аля

О том, что чудес не бывает, я узнала ещё в четырнадцать, когда вместо долгожданного путешествия на море вместе с мамой я получила известие о её болезни.

О том, что Бог помогает не всем, я узнала в шестнадцать, когда мама, единственный близкий мне человек, единственная, кто заботился обо мне, единственная, кто у меня был, умерла.

О том, что жизнь несправедлива, я узнала в восемнадцать, когда моя жизнь разделилась на «до» и «после», когда я столкнулась с чудовищной человеческой жестокостью и потеряла своего ребёнка.

О том, что Бога нет, я узнала в двадцать, ведь если бы Он был, существовал, разве допустил бы новую трагедию?..

Если умирают нерождённые дети, чистые и непорочные, разве можно верить, что есть кто-то свыше, справедливый и честный?

Во мне больше нет веры. Во мне больше нет ни одной эмоции. Не могу чувствовать, просто не могу. Ведь если я позволю себе, хотя бы на одно крохотное мгновение позволю себе почувствовать, я умру от боли.

Я запретила себе думать, анализировать, вспоминать. Все эти бесконечные дни и ночи я прошу медсестру вкатить мне очередную порцию обезболивающих и проваливаюсь в сон. Потому что мне кажется нелепым, что я осталась жить, когда больше всего на свете мечтала умереть.

Меня никто не навещает. То есть, абсолютно никто. Я не хочу видеть знакомые лица, потому что они несут в себе воспоминания. Слишком много информации для моего воспалённого мозга.

Что, если я тоже сошла с ума? Разве реально пережить такое и не тронуться умом? Разве нормальный человек будет гнать от себя мысли и не испытывать абсолютно никаких эмоций?

Всё, что я чувствую, это пустота. Какая-то щемящая, горькая, безысходная. Она заполонила всё внутри меня, и больше не осталось ничего.

С каким-то эгоистичным удовлетворением я наслаждаюсь своим одиночеством. Надеюсь, меня оставили в покое навсегда. Просто забыли о моём существовании. Бросили. Покинули. Мне всё равно.

Вряд ли я когда-либо снова смогу вернуться к жизни в том проявлении, о котором принято упоминать вслух. Та жизнь, которую я представляю, когда думаю о будущем, ограничена четырьмя стенами и пахнет лекарствами. Она находится здесь и сейчас. В этой больнице. В это самое время.

— К вам посетитель, — говорит мне пожилая медсестра, и я закрываю глаза в надежде, что она снова прогонит этого человека. — Нет, милая, он проходит.

Она тихо прикрывает дверь, которая моментально открывается снова. Я слышу глухие шаги, скрип ножек стула по кафелю, тихий вздох. Горячая мужская ладонь накрывает мою руку, и Алекс говорит:

— Здравствуй, милая. Как ты?

Я игнорирую его присутствие. Возможно, он решит, что я сплю, и уйдёт.

— Долго ты будешь играть в молчанку? Поговори со мной, Аля. Пожалуйста.

Слышу отчаянную мольбу в его голосе, но никак не реагирую. Если поддамся, сломаюсь. Ему никогда не собрать меня. А мучить — не хочу.

— Пожалуйста, малышка. — Алекс целует мою руку. Касается невесомо своими губами. Покрывает нежными поцелуями кончики пальцев. — Я знаю, что тебе больно. Не отталкивай меня. Пожалуйста, Аль. Я так сильно тебя люблю.

Я прикусываю внутреннюю сторону щеки и крепко зажмуриваюсь. Алекс сжимает мои пальцы в ладони. Слышу тяжёлый протяжный вздох, но больше он ничего мне не говорит. Сидит несколько часов, держа меня за руку. А я — так и вовсе не шевелюсь.

— Часы посещений закончены, — возвращается медсестра.

— Ещё пару минут, — тихо просит мужчина.

Я представляю, как эта милая старушка смотрит на него сочувствующим взглядом. Она хлопочет по палате, подготавливая всё для перевязки, устанавливая капельницу, набирая в мензурку лекарства.

— До свидания, милая. — Алекс встаёт, целует меня в висок. — Я зайду завтра.

Стоит только двери в палату закрыться, я открываю глаза. Моментально натыкаюсь на внимательный взгляд медсестры. Она качает головой.

— Милая, не нужно переживать это в одиночестве, — говорит мне мягким и спокойным голосом. — Тебе несладко, совсем. Мало кто может легко пережить потерю своего дитя. Но тебе есть с кем разделить своё горе. Лучше второго родителя твоего ребёнка никому тебя не понять.

Она больше ничего не добавляет и не ждёт от меня ответа. Выполняет необходимые манипуляции, пока питательные вещества поступают в мой организм через прозрачную трубочку и катетер, ставит укол обезболивающего и желает спокойной ночи.