Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение

Это рассуждение нельзя назвать совершенно оригинальным: утверждение о том, что христианство внесло вклад в закат и падение Римской империи, было распространено среди «философов», писавших на исторические темы. Однако в других аспектах автор в самом деле был оригинален до крайности. Книга получилась столь шокирующей, что опубликована была совершенно анонимно. «Новая Жюстина» не является историческим сочинением; рассуждения о нравах древних цивилизаций в этом художественном произведении используются наряду со множеством иных приёмов, чтобы донести сбивающую с толку мысль: «То, что называется добродетелью, чистейшая химера, преходящее явление, которое меняется в зависимости от климата и не вызывает у меня никакого конкретного представления» [804]. А думать иначе – попросту глупо. Сюжет романа строится вокруг двух сестёр – добродетельной и развратной; перипетии их жизни описаны в мельчайших и непристойнейших подробностях. Жюстину, верящую в то, что люди по природе своей добры, неоднократно насилуют и истязают; Жюльетте, презирающей добродетель как таковую, удаётся, отдаваясь и убивая, достичь впечатляющего богатства. Несхожесть их судеб должна была демонстрировать устройство мира, доказывая, что Бог – выдумка, что есть лишь Природа, что слабые существуют затем, чтобы сильные их порабощали и эксплуатировали, что благотворительность – занятие холодное и бессмысленное, а разговоры о братстве людей – обман. А если кто-то когда-то думал иначе, виной тому – чудовищная махинация. «Религия этого коварного и ничтожного Христа – слабого, больного, всеми преследуемого, желающего перехитрить сиюминутных тиранов и обманом заставить их признать его учение о братстве, чтобы оттянуть свою казнь, – так вот, именно христианство освятило смехотворные братские узы» [805].

Книга была сочтена такой скандальной, что в 1801 г., когда наполеоновской полиции удалось установить личность её автора, он оказался за решёткой. Однако главной целью его атак было вовсе не христианство. Маркиз де Сад воспитывался на идеалах Просвещения. С юности он зачитывался сочинениями «философов» и, подобно своему дяде, некогда дружившему с Вольтером, мыслил свободно. Но у свободы были границы. Нежелание де Сада считаться с условностями осложнялось тем, что многие его желания были весьма жестоки. Он родился в 1741 г., и годы его полового расцвета были омрачены законами, запрещавшими похищать, хлестать и насильно кормить шпанскими мушками даже проституток и нищенок. Его выходки закончились тем, что, несмотря на высокий титул, он был лишён обожаемой им свободы, оказавшись в Бастилии. В самой зловещей из тюрем Франции у де Сада нашлось достаточно времени для того, чтобы порассуждать о христианском учении. Он презрительно заключил: «Любовь к ближнему – это химера, которой мы обязаны христианству, а не Природе» [806]. Но даже после того, как де Сад был освобождён революцией и очутился в «царстве философии» [807], в республике, стремящейся сбросить оковы суеверия, ему казалось, что трусливое учение Иисуса не ослабило хватки. Лицемерные разговоры о братстве в революционных комитетах велись не реже, чем в церквях. В 1793 г. де Сад неожиданно был избран председателем местной революционной секции в Париже. Занимая эту должность, он предписывал горожанам украшать свои дома лозунгами: «Единая и Неделимая Республика, Свобода, Равенство, Братство» [808]. Впрочем, якобинец из де Сада был такой же, как и христианин. Он считал, что на самом деле общество делится не на друзей и врагов народа, а на тех, кто предназначен природой для господства, и тех, кто предназначен ей для рабства. Лишь тогда, когда все это осознают и начнут поступать соответствующим образом, пятно христианства будет смыто, и человечество начнёт жить так, как предписывает ему Природа. Как холодно заметил «философ» в «Новой Жюстине», низший класс людей – это «просто вид, который стоит на одну ступень выше шимпанзе, и разделяющее их расстояние, если оно вообще существует, меньше, чем между ним и человеком из высшего класса» [809].