Доминум

После Второй мировой началась темная пропасть. Полное забвение могло настигнуть его среди дня или во сне, где Антарес продолжал встречаться с призраками далекого прошлого. В какой-то момент они вышли и в явь, заменив собой настоящее. Антарес больше не жил нынешним, он полностью отдался потоку перемешавшегося непонятного прошлого, тотально выпав из реальности. Он не знал, как общаться, и редко выдавал даже пару слов. Иногда случались вспышки озарения, но они были так редки, что стали казаться чем-то ненастоящим. В том мире, что построило человечество, подобные Антаресу были заключены в тиски системы и в то же время не могли быть ее частью. Он оказался на улице, буквально. Ему многого и не требовалось, потому он продолжал слоняться, бродяжничал, но теперь он делал это неосознанно, как в тумане. Вот кем стал сильнейший Верховный Света, защищая свой народ.

Вероятно, он и сейчас был бы там, если бы случайно не оказался в месте, где протекторы охотились на сплитов. Адъюты, которые подчищали поле боя, поняли, что какой-то сошедший с ума бродяга видит и их, и тварей.

На этом месте рассказа я замер. Пока он говорил, мне казалось, что все это лихо закрученная сказка. Я все еще пытался смириться с положением дел и злился. Всматривался в него. То был спокойный голос отца, его движения рук, неловко брошенные улыбки. Все это казалось настолько знакомым и родным, что дробило меня на множество частей.

– Тогда ты и встретил маму? – спросил я. – Она была адъютом. Ты пытался скрыть, но я узнал.

– Да, в тот же день. – Антарес отчужденно улыбнулся, как будто вновь вспомнил их встречу. – Столько произошло случайностей, и я благодарен каждой из них за то, что они привели меня к вам.

– Неужели?

Антарес прохладно принял мой скепсис и заявил:

– Почти все эквилибрумы лишены семьи, Максимус. Да, мы создаем сопряжение душ и можем иметь спутника жизни, но почти ни у кого из нас нет корней, нет рода. Нет тех, кому мы можем передать свои знания, кого можем взрастить. Мы взращиваем себя сами. Наша семья – это Армия. Встретить родственную душу сложно, найти схожих по духу товарищей не менее трудно, да и они не всегда спасают. В итоге во всей этой бесконечности образов, материи и времени, в обществе, в котором каждый вынужден следить за собой сам, ты понимаешь, что остался совсем один. Я, да и ты тоже, принадлежим к древнему магно-генуму Анимера. Кровнорожденные являются редкостью – что правда, то правда. Наш генум мал и умирает. Я никогда не знал родителей, хотя, будь они в живых, возможно, мы не стали бы близки. Родительский инстинкт проявляется в эквилибрумах не всегда, поверь, – я жил бок о бок с Поллуксом и Альдебараном. Они никогда не были нужны своим отцу и матери в вашем человеческом понимании. Потому сейчас я бесконечно завидую приземленным. Несмотря на их ничтожный жизненный срок, на все низменные позывы и поступки, они могут быть нужными и любимыми. В их обществе принято создавать жизни – часть и продолжение себя. И для меня это было настоящим чудом. – Он добродушно посмотрел на меня. – Когда ты изо дня в день защищаешь души и видишь их неизменную гибель, так странно и в то же время непреодолимо завораживающе понимать, что ты принес в этот мир еще одну жизнь. Как будто коснулся некого великого таинства и готов отдать взамен всего себя. Думаю, поэтому у эквилибрумов редко бывают дети. Мы бы защищали их больше, чем свою Армию. Война – все, что у нас есть. Я жил ею много Генезисов, но они меркнут перед тем временем, что мне довелось провести с вами. Я бы вновь вырвал из себя осколки, если бы мог навсегда остаться здесь.

– Ты говоришь об этом… – тихо начал я, сжимая ворсистый подлокотник кресла. – Мы действительно были для тебя так важны? Но ты ведь бросил нас! Пока мы с тобой делили душу, ты пытался спасти только себя, ты… – Я похолодел. – Ханна… в тот момент…

Антарес со вздохом встал и отодвинул пыльную штору от окна. Черное небо начинало светлеть. Последние звезды отчаянно за него цеплялись.

– Я не горжусь тем, что сделал, – сказал Антарес. – Но я был истощен и больше не мог регенерировать твои раны. Одной серьезной атаки бы хватило. Если бы я умер, то так было бы даже лучше, эквилибрумы не отыскали бы тюрьму. Но я не мог допустить твоей смерти.

Он немного помолчал, пока я пытался вытряхнуть из головы мысль, что родной… отец готов пожертвовать ради меня другим человеком.

– Не думаю, что остальные эквилибрумы разделили бы мои взгляды насчет вас. У них этого никогда не было. Они не поймут, – говорил Антарес, глядя в окно. – И ты вряд ли поймешь, что я чувствовал. Тебе посчастливилось вырасти в мире, где семья – это данность. Основа общества. Я же был слеп всю жизнь и вдруг прозрел. Понимаешь? Столько новых цветов, а ты не знаешь их названий, не понимаешь, что делать со всем этим многообразием, но осознаешь, что они и есть настоящий полноценный мир, а не та ложная темнота, в которую ты всецело верил.

Где-то в лесу в небо взметнулся вихрь мглистой черни.