Домой с черного хода

Я надела предназначавшиеся отнюдь не для здешних снегов ботинки, китайскую, шелковую куртку на шелковой же вате, накинула на голову шерстяной платок и вышла на улицу. Выпавший ночью снег пушистым белым одеялом укрыл все вокруг. И тут я увидела нечто никогда прежде не виданное — розовый снег! Да и где мне было его видеть? В Омске снег всегда был затоптанный желто-бурый. В Тяньцзине он таял на лету. В Харбине колючий пыльный ветер успевал испачкать его, прежде чем он долетал до земли. В Иркутске? В Иркутске снег, наверное, бывал красив, но очень уж старательно я выкидывала из памяти все, что касалось Иркутска. Думая об Иркутской зиме, я почему-то всегда представляла себе ледовый лабиринт, по которому бежала в день расстрела Колчака. А здесь все вокруг было сказочно красиво — гладкая, без единого следа равнина улицы, сияющий нежно-розовый снег, окрашенный прокравшимся сквозь облака солнечным лучом, голубоватые дымки над крышами избушек, перенесенных сюда с рождественских открыток и чуткая тишина вокруг. Вдруг где-то поблизости потрещало немного радио, и из висевшего на столбе громкоговорителя невидимый певец раздражающе жизнерадостно загорланил детскую песенку про чибиса, разрушив очарование. Я растерянно посмотрела по сторонам, и в это время меня кто-то окликнул.

— Вы чо это, за водой с чайником собрались? Неужто у Наташки и ведра не осталось?

На крыльце соседнего домика стояла женщина в ватнике и с интересом смотрела на меня.

— Да нет… видите ли… Собственно я за водой, только… Хочу попросить — не одолжите ли вы мне немного кипятку? Электричества нет, плитка не работает.

— По утрам электричества никогда нет. А печку чего ж не затопите?

— Да, видите ли… Наташа оставила немного дров, а мы вчера приехали, холодно было, ну и сожгли все.

— Чего ж вы так… Проходите в избу, у меня кипяток есть. Только сейчас закипел. Проходите, налью.

В ее избе было натоплено, вкусно пахло пекущимся хлебом. Она наполнила мой чайник дымящейся водой, не переставая бросать на меня любопытные взгляды.

— Берите.

— Спасибо большое. Я…

Она небрежно отмахнулась. — А топить-то чем будете? К вечеру 25 обещают.

— Не знаю. Вот выпью сейчас чаю и пойду поищу, где бы купить.

— Где же вы купите? В магазине дровами не торгуют.

— А так у кого-нибудь нельзя? — упавшим голосом спросила я.

— Я б вам продала, да у меня у самой на исходе, а мужик в командировку уехал. Только на той неделе возвернется. Разве что к Толику Елизарову сходите, он в крайней избе живет. Его жена гуляла-гуляла, а потом и вовсе от его ушла. Он и пьет как… Если у него на похмелку денег нету, он вам продаст.

Выпив чаю, я отправилась в поход.

— Заходи! — отозвался кто-то хриплым грубым голосом на мой стук.

Я толкнула дверь, но она была заперта — или примерзла — и не отворилась. Тут же кто-то изнутри рванул ее к себе. На пороге стоял громадный детина в грязной клетчатой рубашке с красным опухшим лицом. Что-то страшное было в выражение его лица и в то же время детски беспомощное. Толик?

— Ну чего еще? — спросил он.

— Мне… Не продадите ли вы мне немного дров? Мы приехали вчера, и дров не хватило. Холодно очень. У меня дети.

— Еще чего! Откуда у меня дрова? — Но тут в глазах его что-то мелькнуло: — Две десятки дадите?

— Дам, дам.

— Тогда пошли.

Не одеваясь, он вышел во двор, отпер сарай, вывез большие салазки и нагрузил их с верхом березовыми поленьями.

— Давайте деньги. И везите себе на здоровье. Лучше дровишек не сыщете. Сам думал отепляться со Светкой, супругой своей. Да не суждено, видно. Давайте деньги и везите. Санки завтра завезете, во дворе за сараем оставьте. Я-то навряд ли буду.

К вечеру приехала Наташа — миленькая, застенчивая девочка лет шестнадцати. Она привезла моченых яблок, домовую книжку и согласие матери на временную прописку в их доме всего нашего семейства.

— Мама только недели через две сможет приехать познакомиться, тогда она все наладит и с топливом и вообще, — говорила она, — а вы пока прописывайтесь, а то без прописки худо — ни на работу, ни в школу никуда не возьмут. Только б прописали, а то, мама говорит, очень строго сейчас.

К этому я могла бы добавить, что и вещи в комиссионку на продажу без прописки не возьмут. С этим неприятным фактом я столкнулась еще в Омске. Что это за загадочная процедура и почему без нее нельзя ни учиться, ни работать, ни продать собственные вещи? Непонятно.

Наталья Александровна приехала, как обещала, в среду. Все такая же жизнерадостная, бодрая, суетливая. Мои сомнения она решительно отвела:

— Как это не пропишут. Про эту Валю все говорят, что она чудеса творит. Сейчас мы с вами к ней пойдем.

Валя, пышная блондинка, смешливая и болтливая, встретила нас вполне приветливо. Угощая чаем со сладким пирогом, она деловито просматривала мои документы и пришла в восторг от того, что в паспорте я значусь разнорабочей.

— Дак это ж простого проще. В общежитие уборщицей пропишу, и все тут. А чего ж это вы — на вид интеллигентные — а никакой другой профессии не освоили?