Домовой

Отчаянным усилием, едва не выдернув лапы из суставов (а может, и выдернула, к бесам!), я рванулась вверх, отбрасывая тварь за голову — лапы взвились в неимоверном усилии, ребра затрещали, когда чужие когти потянули их за собой, а сомкнуты на горле челюсти едва не перекусили мне шею — по крайней мере, от боли и недостатка кислорода в глазах уже начало темнеть, когда на нас неожиданно со знакомым верещанием рухнула куница.

Взвыв от натуги, я дернулась назад, уже чувствуя, как вурдалак тянет меня за собой — вниз, на острые камни и торчащие куски железа. И в последний момент уцепилась за корни березы. Вцепилась в них зубами и лапами, подтягивая ставшее вдруг непослушным и тяжелым тело, кое-как перевалилась через край и распласталась на холодной земле, понимая, что больше не смогу пошевелиться.

Понятия не имею, сколько я так пролежала, медленно дрейфуя в дурмане усталости, боли и утекающей в землю крови. Не было никакого белого света или погибших близких — в конце концов, эта радость доступна только человеку. Но мне было достаточно просто перестать чувствовать. Тьма обступала меня, словно уютный кокон, обволакивая и обещая забвение. Избавление от боли. Этого было достаточно.

В абсолютной темноте я постепенно начала различать мягкую поступь сильных лап. Знакомый запах ударил в нос — сильный, острый, мускусный. Волк.

Вот, значит, как это бывает? Вот кто нас встречает на той стороне? Не так уж плохо…

Словно почувствовав мои мысли, волков стало больше. Они подходили к моему телу (ну, или тому, что я ощущала как тело) и садились рядом. От их молчаливого присутствия мне стало спокойнее — я больше не боялась неизвестности, я с радостью была готова ступить за край.

Поэтому, когда они начали петь, я несколько опешила. Это что, приветствие такое? Лестно, красиво, проникновенно, но… Странно.

Да и тьма, словно испугавшись этих заунывных, переливчатых песен, начала расступаться перед глазами. Не слишком довольная таким раскладом (вместо темноты возвращалась боль, как старая сплетница, от которой нет никакой возможности отвязаться и одно присутствие которой вызывает у вас мигрень), я недовольно подняла голову. Тьма, словно старая подружка, затаилась среди деревьев, пронизанных синеватым лунным светом. Волки самозабвенно пели. Настоящие, мать их, волки.

Если бы у меня были силы, я бы, наверное, еще поборолась — потому что стало понятно, что они действительно пришли за мной. И песни были знакомые — я тоже нагуливала аппетит таким вот образом.

Вот так, Алиса. Нет тебе никакой грани — как была ошибкой природы, так в природу и вернешься.

Один из волков (они мало были похожи на тех, гордых, благородных зверюг, что нарисовало мое воспаленное воображение, эти волки были сугубо реалистичны: тощие и облезлые после зимы, с грязно-серой шкурой проплешинами, и голодными, дикими глазами) неожиданно прекратил петь, опуская морду. Я встретилась взглядом с холодными, желтыми глазами и из последних сил оскалила зубы. Я знала, что это не поможет — от меня мало что осталось. Но сдаться без боя? Увольте.

Но вместо того, чтобы наброситься на меня, он внезапно шагнул куда-то вбок, скрываясь в темноте. Послышался шорох, шелест сбегающей по склону земли.

Следом за первым отправились и остальные — они переставали петь и исчезали за краем обрыва. Что еще за массовое самоубийство?!

Неподвижно наблюдать за этим было выше моих сил — натужно захрипев, я кое-как подтянулась лапами, проволокла себя по земле до обрыва и свесила голову вниз.

Там, на дне оврага, волки окружили что-то темное. Видела я их не очень хорошо — все же есть пределы ночному зрению даже у оборотней — но догадывалась, что именно там лежит.

Поэтому, когда последний из волков спустился вниз, ловко сбегая по осыпающейся земле, я только удовлетворенно вздохнула и прикрыла глаза. Смотреть было незачем — я и так прекрасно слышала предсмертный хрип вурдалака, которого рвали на части «санитары леса».

Вот теперь все действительно кончено.

Я с удовольствием погрузилась во вновь подступившую тьму.

Глава 13

Знаете, я довольно часто получала травмы. Разной степени тяжести — и иногда даже такие, от которых валялась в забытьи несколько часов. В конце концов, с уровнем моей регенерации это никогда не было проблемой. А когда тебе приходится чуть ли не каждый день по собственному желанию выворачиваться наизнанку, к боли ты начинаешь относиться весьма философски.

Оказывается, я просто не знала что такое настоящая боль. Боль, от которой есть спасение только в одном — смерти. Когда ты начинаешь желать ее, ждать ее, как близкую подругу.

— Обойдешься! — голос Ники однажды ворвался в мое плавающее где-то в предсмертных водах сознание и тут же померк, словно не сумев пробиться сквозь тьму, что меня окружала. Я погрузилась в блаженное забытье, с радостью устремившись в ничто.

И снова мне не дали уйти — что-то дернуло назад, возвращая на секунду все ощущения: вместе со свирепой болью, вгрызавшейся в каждую клеточку тела, я увидела склонившихся надо мной людей. И нелюдей.

И равнодушно подумала: не успеют.

Успели.