Дон Иван

– Лучший способ бороться со скукой. Обретаешь в себе идеального собеседника, который боится ляпнуть вслух глупость, но не боится услышать твою. И потом, для тебя только это пока доступный вид путешествия. Начинай с английского и французского. Зубри параллельно.

– Почему сразу с двух?

– Первый – пропуск в сегодня, второй – во вчера.

– И к чему мне ходить во вчера?

– Не ходить, а расти из него. О родословной судят не по уровню твоих знаний, а по степени твоего невежества. Дворянин может быть дураком, но обязан уметь говорить по-французски.

– Хочешь вручить мне фальшивую метрику?

– Снабжаю верительной грамотой. С французским не пропадешь. Всякая фраза на нем воспринимается как каламбур. Можешь нести ахинею, но если она на французском, прослывешь острословом.

– А как же испанский?

– Он номер три. Все и так полагают, что ты его знаешь, потому можно не торопиться. Я ж не спешу читать “Анну Каренину”…

– ???

– Вот видишь, внезапная правда шокирует. Между тем это так, что, согласись, добавляет пикантности образу Клопрот-Мирон. А еще не читала я Библию, “Бесов” и “Золотого теленка”. И, скорее всего, не прочту: зачем тратить время на то, что в тебя напихали цитатами?

– Подход настоящего профи.

– Напрасно язвишь. Бунюэль, например, старался кино не смотреть, чтобы делать кино Бунюэля.

– Но сначала он стал Бунюэлем, посмотрев кучу тех, кто был до него.

– Ему было легче: киношная куча росла для него лишь с конца предыдущего века. А на нашей горе давно места свободного нет.

Умение Жанны меня убеждать было столь же искусно, как и талант не давить на мое самолюбие, притворяясь, что я волен сам делать выбор.

Я выбрал английский с французским, а спустя ровно год занялся и испанским – случайный, но (как любая случайность, подстроенная прозорливым неведением неизлечимой тоски) предусмотрительный шаг, к тому же давно предусмотренный свыше. Для меня, уточню, это был первый шаг к обретению родины, которую позже найду я отнюдь не в границах чужой и прекрасной страны, а в сердце и лоне единственной, окончательной женщины, уже окликавшей меня из туманной и солнечной дали. Кто сказал, что случайность – рычаг провидения? Я бы пожал ему руку…»

* * *

– Пушкин сказал. Только у него не рычаг, а орудие.

– А у Дона – рычаг. Фаллический символ. Что еще?

– Это уже не кино.

– Это уже похвала?

– Не совсем. Где любовь?

– До нее ему кочевать пятилетку.

– Пролистни.

– Не могу.

– Почему? Ты же сам говорил, что ему должны помогать чудеса.

– Чудо – не фокус, в кармане не спрячешь. Чудо – это когда на краю, когда ни на что нет надежды, кроме надежды на чудо. Тут оно – раз! – и чудесит. Заслужить его надо. И потом, я уже написал там: пять лет. Не вырубишь топором.

– Вырублю. Помнишь свидание Дона с Инессой после войны?

– Ну?

– И когда оно было, если с фронта он сразу поехал в Москву, а из Москвы – никуда, потому что живет там без паспорта? Или тут чудо ему начудесило?

– Ах ты, ехидна! И что теперь делать?

– Пролистни эти чертовы годы – и квиты.

– Не могу!

– Что ж, позовешь, когда Дон твой созреет до чуда. Через пять лет увидимся. Извини, дорогой, но мне тоже надо работать.

– Переводишь эту муру?

– Не муру, а чудесную книгу.

– «Как управлять с того света»? Вот уж чудо – не выбор!

– Во-первых, не выбор, а платят хорошие деньги. Во-вторых, мне и впрямь интересно. Не веришь? Послушай: «Завещание есть освященный традицией трюк, которым усопшие навязывают живым свою волю. Посредством него мертвецы нами верховодят. Иных доказательств посмертного вознесения душ (да еще столь бесспорных и массовых) предъявить нам история не удосужилась».

– Не удосужилась, потому что и это не доказательство. Завещания составляют живые, чтобы мстить нам за то, что они раньше умерли.

– Только мстят они нам с того света.

– Детали.

– А посылка от Анны?

– Реальность.

– И что в ней?

– Еще не придумал.

– А если уже не придумаешь?

– Как-нибудь выкручусь. Но без посылки от Анны нельзя: когда чудо пришло, экономить на чуде негоже.

– В Испании плохо работает почта?

– В Испании плохо работает время: его там так много, что сквозь него продираешься, как через джунгли теней. Там каждый камень из мостовой держит в памяти больше, чем любой русский памятник. Там время для всех замирает, даже если бежит, потому что столетия время бежало там пущенной кровью.

– А зачем нам застывшее время?

– Чтобы успеть рассказать о любви.

– Тогда пусть застывает, а я потружусь, не то мое время утечет моим гонораром.

– Ты ничего не сказала о тексте.

– Нормальный кусок с полунормальным Жуаном и его ненормальными бабами. Интригует. Порой веселит.

– Ты меня даже не ревновала?

– К чему? К твоим серым извилинам? Я тебя слишком знаю. Ты грешишь исключительно в воображении – со своим же воображением, чтоб распалить еще больше воображение.

– Слова ваши очень обидные, Тетя!

– Не строй из себя сладострастника. Ты не Герка. А если вдруг в чем не соврал, так то Герман с тобой поделился. И потом, зачем человеку с опытом личных измен качать из Сети разный бред про совокупления зверушек?

– Ты подглядела?