Дон Хуан

– Не знаю. Но всякий на твоем месте сразу бы сообразил, в чем дело, и врезал бы итальянцу как следует. – Он помолчал. – Правда, если он и на самом деле священник, тогда надо бить его зонтом… а если кулаком, то обязательно в перчатке… или, скажем, стулом… Чтобы не было «manu violenta, suadente diabolo»[3] и тебя не отлучили от церк ви. Так что действуй палкой или рукой в перчатке и, разумеется, удостоверься, что поблизости не крутится дьявол… – Он опять помолчал, потом добавил: – Ну вот, теперь я все тебе объяснил – и оставь меня в покое!

4. Именно этого не хватало мне самому – покоя. Всю ночь я проворочался в постели, меня мучили любопытство, досада, но больше всего – тревога. Даже если мне удавалось заснуть, я тотчас просыпался, пребывая в том смутном состоянии, какое бывает у человека, вернувшегося из иной, отличной от нашей, реальности. Тишина и темнота пугали меня. Я снова и снова вспоминал Лепорелло, видел, как он идет по бульвару Сен-Мишель с тростью и розой – похожий на уличного фокусника. В моих кошмарных видениях мелькали то лицо какого-то испанского актера, декламирующего стихи, то отрывки из Моцарта, то вопли «про́клятых» в масках, то удивленная и раздраженная физиономия моего друга-священника, то декорации Дали к «Дон Жуану». В миг просветления я решил, что все мои бредовые видения объясняются качеством и количеством выпитого вечером кофе. Наверно, так оно и было. Иначе я уже давно забыл бы о шутке итальянца.

Я встал поздно, с больной и мутной головой. Принял душ, но это не помогло.

– Внизу вас ожидает какой-то господин, – сказала мне горничная, внося завтрак.

– Испанец?

– Кажется, да.

Это мог быть любой из двух-трех встреченных в Париже знакомых, которым я дал адрес гостиницы, или священник, иногда надевавший мирское платье.

– Пусть поднимется.

Я опять лег в постель и, прежде чем приняться за кофе, выпил минеральной воды, которая по утрам помогала мне привести в норму желудок. В дверь постучали, я ответил по-испански, и в комнату быстро вошел Лепорелло. При нем был черный чемоданчик. Лепорелло посмеивался, правда, весьма добродушно. Увидев мое изумление, он развеселился еще пуще. Потом, не спрашивая позволения, уселся на краешек кровати.

– По словам Марианы, мое имя произвело на вас большое впечатление.

– Марианы?

– Да, вчерашней официантки. Она же – хозяйка кафе. Припомнили? И умоляю, никогда больше не смотрите ни на одну француженку с таким наглым упорством, а уж коль вы себе это позволили, тотчас начинайте атаку! Хотя тут у вас ничего бы не вышло! Мариана влюблена в моего хозяина, и для нее еще не пришел час разлюбить его.

Он сделал рукой игривый жест:

– Все они одинаковы. Ужасная скука! Подумайте только, триста с лишним лет наблюдать одно и то же! Женская слабость – тоскливое, удручающее зрелище. Будь моим хозяином не он, а кто-нибудь другой, я бы давно отказался от места.

– Что вы от меня хотите?

– Чтобы вы познакомились с моим хозяином.

– Не горю желанием.

Лепорелло поднялся, подошел к окну и несколько мгновений стоял молча, спиной ко мне. Не поворачиваясь, он сквозь зубы отпустил пару замечаний в адрес какого-то прохожего. Потом без всякого перехода заметил:

– Я вам не верю. Ваш ответ – результат разговора, который случился у вас вчера вечером со священником, а также дурно проведенной ночи. А еще вы опасаетесь, что мы с хозяином вздумаем вас дурачить. Ведь если испанцу кажется, что над ним насмехаются, он становится просто невыносимым, испанцы способны поднять дикий скандал из-за сущей ерунды. Мой хозяин сумел избавиться от этого недостатка, но, по правде сказать, с ним-то никто и никогда шуток не шутил. Вернее, одно лицо позволило себе сыграть с ним преотличную шутку… но лицо столь высокого ранга, что об обиде, конечно, речи идти не могло.

Он резко обернулся:

– Хотите пойти со мной? Я изложу вам причины, по коим мой хозяин и я оказываем вам честь… – И тотчас с улыбкой поправился: – Прошу прощения. Я хотел сказать: желаем пригласить вас на встречу.

– Нет.

– Вы боитесь?

Я вскочил с кровати:

– Когда вам угодно?

Лепорелло засмеялся:

– Вот последнее средство заставить испанца что-то сделать. Вы никак не хотите понять, что между трусостью и отвагой есть еще много всяких промежуточных качеств – вполне достойных и весьма полезных: расчетливость, осмотрительность, благоразумие. Какие вы, испанцы, странные и симпатичные! Знаете, мой хозяин повел бы себя точно так же! Вернее, именно так он и вел себя всю свою жизнь. Потому что страх прослыть трусом у вас сильнее любых доводов рассудка.

Он приблизился и похлопал меня по плечу:

– Ладно, собирайтесь.

– Может, вы все же соизволите сообщить, откуда вам известно, о чем именно я спорил вчера со священником? И что ночью…

Он остановил меня резким жестом:

– Профессиональный секрет.

– А если я скажу, что пойду с вами только после того, как вы мне все объясните?

– Обещаю исполнить вашу просьбу, но не сейчас. Друг мой! Если понадобилось столько подсказок, чтобы вы догадались, кто такой мой хозяин, разве я могу вот так сразу сказать, кто такой я сам?

– Проходимец, выдающий себя за Лепорелло.