Дон Кихот

ГЛАВА LVII Рассказывающая о том, как Дон-Кихот простился с герцогом и что у него произошло с дерзкой и скромной Альтисидорой, камеристкой герцогини

Дон-Кихоту показалось, наконец, необходимым выйти из той полной праздности, в которой он пребывал в этом замке. Ему мнилось, что он берет на себя большую вину пред светом, давая удерживать себя и разнеживать среди бесконечных наслаждений, которыми угощали его благородные хозяева как странствующего рыцаря, и что ему придется отдать пред небом строгий отчет в этой разреженности и праздности. В один прекрасный день поэтому он попросил у герцога и герцогини позволение проститься с ними. Они позволение дали, но при этом выразили большое огорчение, что он их покидает. Герцогиня передала Санчо Панса письма его жены, и он плакал, слушая чтение этих писем.

– Кто бы подумал, – сказал он, – что столько прекрасных надежд, родившихся в сердце моей жены Терезы Панса при известии о моем губернаторстве, расплывутся как дым, и мне снова придется тащиться ныне за войсками приключений для моего господина Дон-Кихота Ламанчского? Во всяком случае, я доволен, что моя Тереза ответила, как подобало, и прислала герцогине желудей. Если бы она этого не сделала, она показала бы себя неблагодарной, и я был бы в отчаянии. Меня утешает, что этому подарку нельзя дать названия взятки, потому что, когда она его посылала, я уже обладал губернаторством, а хорошо, чтобы те, кто получает благодеяния, проявляли свою признательность хотя бы пустяками. В конце концов, нагим я принял губернаторство и нагим я его оставил, так что с самой спокойной совестью могу повторять: нагим я родился, наг и теперь, ничего я не потерял, ничего не выиграл, – а это немало.

Вот что говорил себе Санчо в день отъезда. Дон-Кихот, который накануне простился с герцогом и герцогиней, вышел рано утром и в полном вооружении появился на площадке пред замком. Все обитатели замка смотрели на него с галерей, и герцог с герцогиней также вышли взглянуть на него. Санчо сел на своего осла со своей котомкой, своим чемоданом и своей провизией, в полном восторге, так как мажордом герцога, тот самый, который исполнял роль Трифальди, опустил ему в карман маленький кошелек с двумястами золотых дукатов на покрытие дорожных расходов, о чем Дон-Кихот еще ничего не знал. В то время, как взоры всех были обращены на рыцаря, как уже было сказано, вдруг дерзкая и скромная Альтисидора, смотревшая на него тоже среди других дуэний и камеристок, возвысила голос и стала причитать: