Дон Кихот. Часть 1

«Что превращает жизнь мою в мученье?
Презренье.
А что мне умножает огорченье?
Сомненье.
А что в терпении моем наука?
Разлука.
Так стало быть моей болезни мука
Продлится век. Искать лекарств напрасно,
Когда надежду губит ежечасно
Презрение, сомненье и разлука.

«Что скорби яд в мою вливает кровь?

Любовь.
Что отдалило моего блаженства срок?
Рок.
А что мне посылает огорченье?
Провиденье.
Так стало быть надежду на спасенье
Оставить разум мне повелевает.
И я умру, когда того желает
Все – и любовь, и рок, и Провиденье.

«Что кончит горькое мое раздумье?

Безумье.
Что будет лучшей участи причина?
Кончина.
А покорило что Амура царство?
Коварство.
Так стало быть и всякое лекарство
Помочь в моей болезни не по власти —
Три средства лишь действительны от страсти
Безумие, кончина и коварство.»

Время, погода, уединение, прекрасный голос и искусство певца – все способствовало тому, чтобы возбудить удивление и восторг в слушателях, и они сидели неподвижно, надеясь услышать еще что-нибудь. Певец, однако, молчал довольно долго, и они уже было решились отправиться на поиски его, но только что они поднялись, как тот же самый голос вновь донесся до их слуха и удержал их на месте. Он пел следующий сонет:

«Святая дружба, жизнь земную покидая,
Чтоб легкий свой полет направить к небесам,
Свое подобие оставила ты нам,
Сама ж, блаженная, живешь в чертогах рая.

«Оттуда ясный лик свой нам явить желая,

Ты поднимаешь свой покров по временам,
И свет твой нас ведет к благим делам,
Но следом зло идет, плоды их истребляя.

«Сойди для нас, о дружба, с высоты небесной

И повели лжи скинуть твой убор чудесный,
Чтоб дать взойти стремлений чистых семенам.

«Когда же ей свое подобье ты оставишь,

Ты род людской предашь раздору и слезам
И в хаосе страстей погибнуть мир заставишь.»

Пение закончилось глубоким вздохом. Слушатели долго и внимательно прислушивались в надежде услыхать новые песни. Но когда музыка сменилась воплями и рыданиями, то они поспешили узнать, кто – этот печальный певец, стоны которого были на столько же трогательны, насколько восхитителен был его голос. Им пришлось недолго искать: обогнув выступ скалы, они увидали человека, по наружности очень похожего на того, которого описал им Санчо, рассказывая историю Карденио. При виде их этот человек не обнаружил ни испуга, ни удивления; как он был, так и остался на том же месте, с опущенной на грудь головою, погруженным в глубокую задумчивость и не поднимая даже глаз, чтобы посмотреть на подошедших к нему, как будто бы они уже не в первый раз неожиданно появляются перед ним. Священник, от природы одаренный красноречием и вскоре по сообщенным ему Санчо приметам узнавший незнакомца, приблизился к нему и в кратких, но умных и прочувствованных словах стал убеждать его бросить такую презренную жизнь в этой пустыне, говоря, что иначе ему угрожает опасность окончательно погибнуть здесь, что было бы величайшим из всех несчастий. Карденио был в то время в здравом уме и свободным от припадков ярости, так часто выводивших его из себя. Поэтому, увидав двух человек, одетых в одежду необычную для посещающих часто эти уединенные места, он испытал некоторое удивление, увеличившееся еще более после того, как он понял из обращенных к нему слов священника, что его история была известна этим людям. Он ответил им следующими словами: