Дон-Коррадо де Геррера

Прошло уже довольно времени, и Вооз не получал еще никакого известия на письмо свое. Он думал, что Коррадо примет его с хладнокровием. Как в одну ночь его будят; он встает и видит Ричарда.

— Скорее! Ключи! — говорит ему Ричард.

— Какие ключи? — спрашивает с великим изумлением Вооз.

— От башни. Ну, скорее!

— На что?

— Поймали птичку.

— В самом деле? Где и как?

— После узнаешь. Ступай!

Вооз зажигает фонарь, берет ключи, и выходят с Ричардом. Они приходят к башне и видят несчастного Дон-Жуана, связанного и лежащего в коляске.

— А! добро пожаловать, милая седина! — говорит ему Вооз. Жуан молчит и обливается слезами. — Нет, друг мой! Пусть море сделается из слез твоих, но я уж не одурачусь, как прежде, не сжалюсь!

Сказав сие, Вооз берет Дон-Жуана, развязывает веревки и отводит его в башню; за ним следует Ричард — опускают двери.

— Милости просим! — говорят Ричард и Вооз.

Старик смотрит на них сухими глазами, исполненными яростного огня. Все молчат. Губы Дон-Жуана дрожат; он хочет говорить, но его без милосердия толкают в погреб и запирают дверь.

Долго без чувств лежал престарелый Жуан; наконец приходит в себя и видит кровь, истекшую из раны, которую он получил при падении.

— Кровь, кровь! — говорит он. — Га! кровь отца, пролитая сыном. О! эта кровь да превратится в пламень и жжет твою душу! твою, сын бесчеловечный! За что, за что ты мучишь отца своего, держишь его в башне, моришь его голодом? О! да будет проклята минута, когда я, упоенный радостями и забыв природу, зачал тебя, да будет... Что ты делаешь, седой старец? Что ты делаешь? Кого ты клянешь? Свое чадо? Небесный Мститель! не внимай, не внимай, что произнес старый младенец, не внимай отца, произнесшего клятву на своего сына! Может быть, может быть, Ты испытуешь меня, может быть, наказуются мои злодеяния? Так, пути Твои неисповедимы; я благоговею и терплю! — сказал несчастный Жуан и распростерся во прахе ног своих. Обливаясь слезами, он умолял Всевышнего о ниспослании ему твердости в его несчастии. — Праведный Боже! — вопиял он. — Если мои грехи, если мои злодеяния превосходят меру, если мой глас не внемлем, то накажи меня, только услыши молитву престарелого отца — утуши пламень, горящий в тигре, в сыне моем, и соделай его человеком! Кровь, пролитая им, — вопиял он, — да будет на мне, на том, кто воспалил юношеский пламенный дух его, на том, кто причиною таких плодов; проклятия, всякие проклятия да постигнут седую главу мою, главу того, кто сделал его кровопийцею! Так, Всемогущий! услыши умиленный глас злодея — воззри на меня, простершегося во прахе и унижающегося пред Твоим величеством, Ты, Коего око бодрствует непрестанно и видит помышления всякого, Коего рука вращает миры, Коего дуновение раздвигает океаны и низвергает горы! О! Всемогущий! внемли и не допусти меня до совершенного отчаяния! Ниспошли в сердце сына моего чувства человеческие: да услышит он глас природы и вострепещет о делах своих.

Так молился несчастный Жуан, и священный трепет объял его. Он встал; слезы катились по дрожащим щекам его и падали на трепещущие губы. Каждый день он проводил в молитве и слезах — и терпел с надеждою в сердце, что Провидение, какими ни есть путями, спасет его. В самом деле, Провидение пеклось о нем; оно избрало достойного мстителя. В одно утро Жуан находит запечатанное письмо, лежащее возле окошка, распечатывает его и читает: