Читаем Дон Жуан полностью

И жил профессор Кант Иммануил;

Но, презирая диспуты сухие,

В Германию герой мой покатил,

Где мелкие князья неугомонно

Пришпоривают подданных мильоны.

61

Потом, минуя Дрезден и Берлин,

Они достигли гордых замков Рейна...

Готический пейзаж! Не без причин

Поэты чтут тебя благоговейно!

Прекрасен вид торжественных руин

Ворота, башни, стен изгиб затейный!

Тут унестись мечтой могу и я

Куда-нибудь на грани бытия.

62

Но милый мой Жуан стремился мимо.

Проехал Маннгейм он, увидел Бонн

И Драхенфельс, глядящий нелюдимо,

Как привиденье рыцарских времен;

Был в Кельне; каждый там неотвратимо

Почтить святые кости принужден

Одиннадцати тысяч дев - блаженных

И потому, наверное, нетленных!

63

Голландия - страна больших плотин

Открылась путешественника взгляду.

Там много водки пьет простолюдин

И видит в этом высшую награду;

Сенаты без особенных причин

Стремятся запретить сию отраду,

Которая способна заменить

Дрова, обед - и шубу, может быть!

64

И вот - пролива пенистые воды

И пляшущего шторма озорство

Под парусами к острову свободы

Уже несут героя моего.

Он не боится ветреной погоды,

Морской недуг не трогает его;

Он только хочет первым, как влюбленный,

Увидеть белый берег Альбиона!

65

И берег вырос длинною стеной

У края моря. Сердце Дон-Жуана

Забилось. Меловою белизной

Залюбовался он. Сквозь дым тумана

Все путники любуются страной,

Где смелые купцы и капитаны,

Сноровки предприимчивой полны.

Берут налоги чуть ли не с волны.

66

Я, правда, не имею основанья

Сей остров с должной нежностью любить,

Хотя и признаю, что англичане

Прекрасной нацией могли бы быть:

Но за семь лет - обычный срок изгнанья

И высылки - пора бы позабыть

Минувшие обиды, ясно зная:

Летит ко всем чертям страна родная.

67

О, знает ли она, что каждый ждет

Несчастия, которое б сломило

Ее величье? Что любой народ

Ее считает злой, враждебной силой

За то, что всем, кто видел в ней оплот,

Она, как друг коварный, изменила

И, перестав к свободе призывать,

Теперь и мысль готова заковать.

68

Она тюремщик наций. Я ничуть

Ее свободе призрачной не верю;

Не велика свобода - повернуть

Железный ключ в замке тяжелой двери.

Тюремщику ведь тоже давит грудь

Унылый гнет тоски и недоверья,

Он тоже обречен на вечный плен

Замков, решеток и унылых стен.

69

Жуан увидел гордость Альбиона

Твои утесы, Дувр мой дорогой,

Твои таможни, пристани, притоны,

Где грабят простаков наперебой,

Твоих лакеев бойких батальоны,

Довольных и добычей и судьбой.

Твои непостижимые отели,

Где можно разориться за неделю!

70

Жуан - беспечен, молод и богат

Брильянтами, кредитом и рублями

Стеснялся мало суммами затрат;

Но и его огромными счетами

Порядком озадачил, говорят,

Хозяин - грек с веселыми глазами.

Бесплатен воздух, но права дышать

Никто не может даром получать.

71

Скорее! Лошадей в Кентербери!

Цок - цок по гравию, топ - топ по лужам!

Отлично скачут! Что ни говори,

У немцев кучера гораздо хуже:

Они за Schnaps'ом *, черт их побери,

Судачат, как мы, путники, ни тужим

На станциях, и наш унылый крик

"Verfluchter Hund!"* не действует на них.

* Водкой (нем.).

* "Проклятая собака!" (нем.).

72

Ничто на свете так не тешит глаз

Веселостью живого опьяненья,

Как быстрая езда; чарует нас

Неудержимо - буйное движенье.

Мы забываем с легкостью подчас

И цель свою, и место назначенья,

И радостно волнуют нас мечты

В стремительном полете быстроты.

73

В Кентербери спокойно и уныло

Им служка показал большой собор,

Шлем Эдуарда, Бекета могилу,

Приезжих услаждающие взор.

(Любая человеческая сила

В конце концов - химический раствор,

И все герои, все без исключенья,

Подвержены процессу разложенья!)

74

Жуан, однако, был ошеломлен

И шлемом благородного героя,

Свидетелем боев былых времен,

И Бекета плачевною судьбою:

Поспорить с королем задумал он

И заплатил за это головою.

Теперь монархи стали привыкать

Законностью убийство прикрывать.

75

Собор весьма понравился Леиле,

Но беспокоилась она о том,

Зачем гяуров низких допустили,

Злых назареян, в этот божий дом?

Они ведь столько турок истребили

В жестоком озлоблении своем!

Как допустила воля Магомета

Свиней в мечеть прекраснейшую эту?

76

Но дальше, дальше! Светлые поля,

Везде цветущий хмель, залог дохода;

Мила родная скромная земля

Тому, кто в жарких странах больше года

Пространствовал, где, ум испепеля,

Нагромоздила знойная природа

Леса олив, вулканы, ледники,

Лимоны, апельсины и пески.

77

Ах, боже мой! Мне захотелось пива!

Гони скорей, мой милый почтальон!

Жуан несется вскачь весьма ретиво,

Любуясь на свободный Альбион,

Что многими воспет красноречиво

Своими и чужими, - но и он

Неукротимых пасынков имеет,

С которыми ужиться не умеет.

78

Как ровная дорога хороша,

Укатанная, гладкая, прямая!

Какие крылья чувствует душа,

Полет полей беспечно наблюдая,

Порывисто и весело дыша!

Сам Фаэтон - я смело утверждаю,

До Йорка проскакав на почтовых,

Смирил бы страсти выдумок своих.

79

Макиавелли поучал когда - то,

Что лишь потеря денег нам горька;

Убей сестру, отца, жену и брата,

Но никогда не трогай кошелька!

Лишь эту незабвенную утрату

Нам не прощают люди на века.

Великий флорентинец понял это

И, как я говорил, поведал свету,

80

А также в назиданье королям.

Вернемся же к Жуану. Постепенно

Стемнело, и предстал его глазам

Холм, Шутерс-Хилл, хранящий неизменно

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Том 2. Мифы
Собрание сочинений. Том 2. Мифы

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. Во второй том собрания «Мифы» вошли разножанровые произведения Генриха Сапгира, апеллирующие к мифологическому сознанию читателя: от традиционных античных и библейских сюжетов, решительно переосмысленных поэтом до творимой на наших глазах мифологизации обыденной жизни московской богемы 1960–1990-х.

Генрих Вениаминович Сапгир , Юрий Борисович Орлицкий

Поэзия / Русская классическая проза / Прочее / Классическая литература