Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

- У тебя красивые глаза, когда ты плачешь, - пробормотал Мигель и, протянув руки, привлек ее в свои объятия.

И внезапно, порывисто, прижался губами к ее губам.

Да! Поцелую ее - и в меня перельется пламя ее любви: наконец-то я стану счастлив!

Но он прервал поцелуй, отстранился.

Холод, мороз, мрак вдруг наполнили грудь. Поцелуй оставил его равнодушным и пустым, как прежде. Нет для него счастья.

Зависть сдавила сердце - оттого, что сам он не способен на такую любовь, как она. Он ощущает нищету своего сердца рядом с этой чистой и ясной женщиной и хрипит от ярости и ненависти:

- Хотите до конца моих дней играть роль моего ангела-хранителя? Я не нуждаюсь в этом, Мария! Я не хочу вас!

Он зашагал по комнате, он упрямо смотрит себе под ноги и даже не заметил, как Мария молча ушла.

- Не умею любить, как вы! - яростно срываются слова. - Я смеюсь над вашей верностью. Не желаю, чтоб меня опутывали сетями нежности, чтоб за мной ухаживали, как за больным, обкладывали меня компрессами улыбок этой вашей несокрушимой любви - ненавижу, презираю... Нет, нет! - Он вдруг сломился, голос зазвенел болью. - Я лгу, это не так, я завидую вам, Мария...

Тут только заметил он, что Мария ушла, и он говорит в пустоту.

* * *

Толпы подданных дивятся - до чего доходит надменность господ. Сколько зла может натворить человек, если у него мешки золота, сотни тысяч подвластных душ и - скука от безделья. Нагружая суда Маньяры или снимая урожай с олив и с кукурузных полей в маньярских латифундиях, люди с отвращением произносят имя своего господина.

Зато приятно нарушена скука скудеющих феодалов.

От Памплоны до Малаги в патио дворянских домов, у каминов благородных идальго перебирают каждое событие в жизни Мигеля. Вслух осуждают, в душе восхищаются.

Вот человек, который снял маску экзальтированного благочестия.

Вот человек, который делает, что хочет, для кого ничего не значит женская честь, человеческая жизнь и законы, данные нам королями и властителями церкви.

Гордость Мигеля не позволяет ему скрывать свою порочность, и явным становится зло, которое он сеет, и свободнее становятся нравы города.

Молодые франты во всем стремятся подражать Маньяре. Они открыто похваляются своими успехами, заключают пари на благосклонность девиц, выставляют напоказ свою испорченность, бахвалятся целыми списками обольщенных женщин и обманутых мужей.

Вспыльчивые, воинственные петушки ищут случая окровавить свои шпаги. Они одеваются, как Мигель, подражают его походке, угрюмому выражению лица, манере говорить. Они перестают ходить в церковь и насмехаются над родителями, над богом, надо всем, что прежде почиталось возвышенным.

Они ищут ссор и поединков и - с оглядкой - заставляют себя богохульствовать.

А Мигель, властитель половины Андалузии, грешит мыслью, духом и телом, безнадежно погруженный в видения своего перевозбужденного воображения.

Агасфер мечты, которая не осуществилась, но посеяла в нем ненависть ко всему доброму, ко всему, что мирно живет под своим солнцем. В душу его ворвалось порочное коварство, и оно становится беснующейся сущностью зла. Заколдованный круг, из которого не может вырваться Мигель.

* * *

"Любовь монахини, горящая пакля и поцелуй проститутки - одинаково опасны", - гласит испанская пословица.

- Приготовь трех коней, лестницу, фонарь и плащ, - приказывает Мигель Каталинону, одеваясь в вечерних сумерках.

- Ваша милость в самом деле решили похитить эту монахиню?

- Сестра Анхелика, сестра Анхелика... - вполголоса произносит Мигель.

- Но она ведь невеста Христова! - настаивает. Каталинон. - Ее жених сам Иисус Христос!

- Знаю.

- И вы не боитесь отнять невесту у бога? Стать соперником самого господа?

- Именно таково мое желание.

Каталинон, осенив себя крестом, в ужасе смотрит на своего господина. И тут докладывают о спешном гонце из Маньяры.

- Пусть войдет, - хмурится Мигель, думая о нежных устах святой сестры.

Гонец вошел, кланяясь. Ее милость, графиня Херонима, сокрушенная тяжким недугом, призывает сына. Ее милость опасается, что жить ей осталось немного дней, и не хочет она уйти из мира сего, не простившись с единственным сыном.

- Скажи - приеду, как только смогу.

- Завтра, ваша милость? - отваживается спросить гонец.

- Не знаю, завтра или еще когда, - недовольно бросает Мигель. - Передай ее милости, что я желаю ей выздороветь и что я приеду.

Гонец удалился с поклонами.

- Умирает ведь ее милость, - заикнулся было Каталинон. - Надо бы ехать сегодня...

- Верно, только - к монастырю, за сестрой Анхеликой, - отвечает Мигель. - Поспеши с приготовлениями.

Каталинон, мрачный, упрямо молчит.

- Ну? Пошевеливайся!

И тут Каталинон заговорил - сначала медленно, но с каждым словом повышая голос и разгорячаясь: