Донал Грант

— Одежда у меня почти вся новая, — сказал он. — Сшили мне её перед самым отъездом. В замке меня кормят и поят, да ещё и разрешили свободно рыться в такой замечательной библиотеке! Чего ещё мне нужно? Так что для меня это самое настоящее счастье и богатство отдать свой заработок вам. Не знаю, Дори, найдётся ли в мире ещё кто — нибудь — кроме, разве, самого Господа, — кто так же сильно любил бы вашего старика, как вы да я. И ведь случись со мной что, вы бы с Эндрю тоже последним со мной поделились. А я сейчас отдаю вам вовсе не последнее, а лишнее. Неужели же вы не возьмёте у меня того, что сами бы отдали с радостью, — пока у меня есть, что вам отдать?

После таких уговоров Дори просто не могла не уступить и, уверившись, что муж не против, с благодарностью приняла протянутую им помощь.

Глава 43 Эппи и Кеннеди

Когда Стивен Кеннеди услышал, что Эппи вернулась жить к деду с бабкой, у него в сердце ожила слабая надежда. О том, что произошло между нею и Форгом, он ничего не знал, но видел, что Эппи ходит грустная. А вдруг он сможет чем — то ей помочь? Разлука вселяла в его душу всё более нежные чувства и мысли о неверной возлюбленной. Он готов был всё простить и отмести все подозрения, если она снова позволит ему любить её. До сих пор застенчивость и скромность мешали ему подойти к ней, но теперь он почти всё время прохаживался неподалёку от дома Коменов в надежде хоть одним глазком увидеть Эппи. Когда она начала выходить в город, Стивен неизменно следовал за ней по пятам, но всё время зорко следил за тем, чтобы она его не видела. Она же была настолько погружена в свои мысли, что ничего не замечала.

Наконец однажды вечером Кеннеди набрался — таки смелости и решил, что непременно подойдёт и поговорит с ней. Вечер был тихий и светлый. Одна половина улицы утонула в причудливых чёрных тенях, другая неярко светилась бледной лунной желтизной. На светлой стороне люди, стоящие у дверей своих лавочек, могли без труда увидеть и узнать своих соседей, живших за два — три дома, а на тёмной даже самые близкие друзья могли разминуться, не разглядев друг друга. Кеннеди видел, как Эппи зашла в лавочку булочника, и укрывшись под тенью близлежащей крыши, стал дожидаться, пока она снова выйдет, решив, что обязательно заговорит с нею. Эппи не было довольно долго, но рыбаки — люди терпеливые и привыкли ждать. Наконец она появилась. Однако к тому времени несмотря на неистощимое терпение решительности у Кеннеди поубавилось, и потому, когда девушка вышла из лавки, он спрятался в углубление арки, подождал, пока она пройдёт мимо, и ещё раз украдкой последовал за ней. Он прошёл всего несколько шагов, но в нём вдруг проснулась то ли новая смелость, то ли простое отчаяние, и не успел он опомниться, как уже стоял перед Эппи, словно чья — то рука взяла его за шиворот и поставила прямо у ней перед носом. Когда он выступил из темноты, девушка вздрогнула от испуга и сдавленно вскрикнула.

— Не бойся, Эппи, — успокоительно заговорил Стивен. — Я и волоса на твоей голове не трону. Лучше пусть меня самого повесят.

— Уходи, — отрезала Эппи. — Кто дал тебе право стоять у меня на пути?

— Прав — то у меня и нет никаких, разве только люблю я тебя больше прежнего, — сказал он. — Не знаю, поверишь ли, позволишь ли сказать тебе об этом.

Всё это время Эппи ждала от него упрёков и возмущённого негодования, но теперь его робкие, ласковые слова тронули ей сердце, и она неожиданно для себя закрыла лицо руками и разрыдалась.

— Если я чем — то могу облегчить тебе это горе, Эппи, — продолжал Кеннеди, — ты только скажи! — Я не стану больше просить твоей руки; знаю, ты этого не хочешь. Но если можешь, постарайся увидеть во мне друга — не тебе, так твоим старикам! — который готов помочь вам в любой беде. Ради тебя я на всё готов. Хочешь, хоть прямо здесь на колени встану, только скажи. На себя мне теперь наплевать, лишь бы сделать что доброе для другого. А уж кому мне хочется помочь больше всех на свете, как не тебе?

Вместо ответа Эппи продолжала безутешно рыдать. Она чувствовала себя совсем несчастной. Она уже почти убедила себя, что между нею и лордом Форгом всё кончено, и не будь ей так стыдно, наверное, позволила бы Кеннеди утешить себя на правах старого друга. В голове у неё всё так перемешалось и перепуталось, а вокруг всё было таким серым и нерадостным, что она могла лишь стоять и плакать. Она всё плакала и плакала, и поскольку встретились они в глухом переулке, в который не выходило ни одного окна, Кеннеди, по простоте сердца и из желания утешить ту, которая совсем не заслуживала его утешения, подошёл к ней, обнял её за плечи и сказал: