Донал начал думать, что до сих пор слишком снисходительно относился к ужасным доктринам, которые проповедовала мисс Кармайкл. Одно дело, когда человек сам тихо придерживается злого и лживого учения, и, опираясь на те крупицы истины, что всё — таки в нём остались, пытается как можно лучше исполнять всё, чему его научили. Но совсем другое дело, когда подобные учения пытаются навязать робкой и нерешительной душе, которая не может сопротивляться именно из — за присущего ей благородства и почтения к себе подобным. Такие натуры просто не способны подозревать, что другие могут действовать из нечистых побуждений, и потому нередко оказываются жертвами в более грубых и нещепетильных руках. Поэтому Донал решил, что, хотя вступать в спор с почитателем буквы закона дело довольно рискованное, буква — гораздо более подходящая материя для спора, чем дух. Ибо пока дух кроется в букве неузнанным, в нём нет никакой силы, и суровый законник не способен увидеть, что Бог никак не мог вложить в букву тот смысл, который чудится в ней ему самому. Несмотря на риск, Донал решил всегда оставаться наготове, и если Бог даст ему нужные слова, смело провозглашать Его правду, не щадя ничьего самолюбия. Надо сказать, что после этого решения ему не пришлось долго ждать.
Все в замке знали, что Донал любит бродить по заброшенной буковой аллее, и однажды мисс Кармайкл, гордившаяся своими познаниями в Писании и умением с ним обращаться, намеренно потащила туда свою несчастную ученицу. Арктуре вовсе не хотелось туда идти, и в душе она уже готова была взбунтоваться, так ей было стыдно и неловко. Мисс Кармайкл нарочно искала встречи с Доналом. Она просто должна была сокрушить его дерзость по отношению к издревле установленной вере и сломить его вредоносное влияние на Арктуру.
Был ясный осенний день. Почти облетевшие деревья уныло скорбели о своей утрате, и лишь кое — где уцелевшие листья реденькими желтоватыми прядями свисали с терпеливых ветвей. Опавшие листья, устлавшие тропинку толстым сухим ковром, уютно шуршали под ногами, и к тому же изрядно поредевшие кроны уже не мешали солнечным лучам проникать сквозь высокий резной потолок старой аллеи.
Донал неспешно брёл между деревьями с книгой в руках. Время от времени он открывал её и прочитывал несколько строк, а потом запрокидывал голову и смотрел на полуобнажённые ветви, то и дело по — детски взметая ногой облачко сухой опавшей листвы. Как раз за этим легкомысленным занятием и застали его приблизившиеся дамы. Подняв глаза, он увидел, что они совсем рядом, но не заметил того многозначительного взгляда, который мисс Кармайкл бросила на Арктуру, словно говоря: «Видите, каков он, ваш пророк?» Он приподнял свою шапочку и собирался было пройти мимо, но мисс Кармайкл остановилась с улыбкой, явно предназначенной для него. Улыбка её была блестящей, потому что показывала всему миру её великолепные зубы, но неприятной, потому что кроме этого не показывала ничего.
— Торжествуете над падшими, мистер Грант? — спросила она.
Донал в свою очередь тоже улыбнулся.
— Мистеру Гранту это совсем не свойственно, — ответила за него леди Арктура. — По крайней мере, насколько я его знаю.
— Подумать только, как бездумно деревья относятся к своим бедным детям! — произнесла София Кармайкл с напускным сочувствием к опавшим листьям.
— Простите, что не разделяю вашу жалость, — откликнулся Донал, — но у этих листьев нет ничего общего с детьми. Они больше похожи на упавшие пряди волос, отрезанные цирюльником.
— А вы не очень — то вежливы, если так бесцеремонно возражаете даме, — заметила мисс Кармайкл, всё ещё улыбаясь. — Я говорила в поэтическом смысле.
— В неправде поэзии быть не может, — сказал Донал, — а листья для этих деревьев вовсе не дети.
— Ну конечно, — ответила мисс Кармайкл, немного удивлённая тем, что их поединок начался так быстро. — У деревьев нет никаких детей, но…
— Как это нет? — воскликнул Донал. — А буковые орешки у нас под ногами?
Разве они не дети каждого из этих деревьев?
— Да, — отозвалась мисс Кармайкл. — Такие же падшие и потерянные, как и листья.
— Почему вы называете их потерянными? Они должны исполнить то предназначение, ради которого сотворены, а значит, не могут быть потерянными.
— И для чего же они сотворены?
— Не знаю. Только если все они попадут в землю, прорастут и поднимутся буковыми деревьями, они захватят себе не только аллею, но и лужайку и будут всем мешать.
— Вы хотите сказать, что их больше, чем нужно?
— Как я могу сказать, больше их или меньше, если не знаю, для чего они нужны? Может, для того, чтобы дерево продолжало жить, ему просто необходимо производить на свет именно столько семян? А может, все они нужны для того, чтобы вернуться в землю, щедро питающую их родителя?
— Но вы не станете отрицать, что на свете всё же есть потерянные и заблудшие?
— Конечно, не стану, — пожал плечами Донал. — Иначе для чего Ему приходить в мир и взыскивать заблудшее?
Подобных высказываний наша высокоучёная и богословски образованная дама от него не ожидала и потому не сразу нашлась с ответом.