Донал Грант

Однажды днём он бродил по буковой аллее, затенённой свисающими ветвями могучих деревьев. Раньше эта аллея вела к двери домика, где когда — то проживало семейство графов, но теперь в этом домике сделали другой вход. У Донала в руках был томик апокрифов, которые он нашёл в библиотеке и до сих пор ещё не читал. По своему обыкновению он сразу же принялся читать их с самого начала и теперь добрался до семнадцатой главы в книге под названием Премудрость Соломона, где рассказывается о поражении неких магов и волшебников. Увлечённый красотой слога, Донал уселся на старый каменный жёрнов и начал читать вслух: «Обещавшиеся отогнать от страдавшей души ужасы и страхи, сами страдали позорною боязливостью… Ибо осуждаемое собственным свидетельством нечестие боязливо и, преследуемое совестью, всегда придумывает ужасы… И они в эту истинно невыносимую и из глубин нестерпимого ада исшедшую ночь, располагаясь заснуть обыкновенным сном, то были тревожимы страшными призраками, то расслабляемы душевным унынием, ибо находил на них внезапный и неожиданный страх. Так, где кто тогда был застигнут, делался пленником и заключаем был в эту темницу без оков. Был ли то земледелец или пастух, или занимающийся работами в пустыне, всякий, быв застигнут, подвергался этой неизбежной судьбе, ибо все были связаны одними неразрешимыми узами тьмы.

Свищущий ли ветер, или среди густых ветвей сладкозвучный голос птиц, или сила быстро текущей воды, или сильный треск низвергающихся камней, или незримое бегание скачущих животных, или голос ревущих свирепейших зверей, или отдающееся из горных углублений эхо, всё это, ужасая их, повергало в расслабление. Ибо весь мир был освещаем ясным светом и занимался беспрепятственно делами; а над ними одними была распростёрта тяжёлая ночь, образ тьмы, имевшей некогда объять их; но сами для себя они были тягостнее тьмы».

Донал остановился и задумался, ибо несмотря на всю тяжеловесность этих строк (он не сомневался, что она является лишь плодом убогого воображения переводчика, не умеющего подлинно постичь мысли поэта) в них несомненно заключалось зерно страшной правды, а такому читателю, как Донал, было всё равно, намеревался автор выразить эту правду или нет. Но подняв глаза от книги, он неожиданно для себя увидел, что неподалёку стоит леди Арктура и как — то странно к нему прислушивается. Казалось, она застыла под властью каких — то нездешних чар. Краска сбежала с её лица, губы побледнели и чуть — чуть приоткрылись.

Она собиралась пройти мимо, но невольно задержалась, услышав голос учителя. Ей показалось, что он читает не что иное, как саму Библию, так торжественно и напевно он произносил незнакомые строки, обращаясь к внимательной пастве собственных мыслей. Вскоре она поняла, что слышит вовсе не Библию, но смутный ужас древнего писания заворожил её, и она внимала ему всем своим существом. Сама она не умела вызывать в себе новые образы и ощущения, но обладала чутким и сильным воображением, готовым откликнуться на любое побуждение.

Донал взглянул на неё лишь мельком. Он сразу же опустил взгляд на страницу и продолжал сидеть молча и не шевелясь, хотя глаза его не различали ни одного слова. Несколько мгновений девушка оставалась неподвижной, но затем он услышал шелест её платья, и она, бесшумно ступая по траве, скрылась из виду.

Позвольте мне обрисовать леди Арктуру для своих читателей. Она была довольно высокой, стройной и очень светлокожей, но волосы её были тёмно — каштановыми, тяжёлыми и волнистыми, так что ей и вовсе не приходилось с ними возиться, стоило лишь расчесать их на пробор и уложить по обеим сторонам. У неё был невысокий лоб, мягкие тёмные глаза и правильные черты лица с маленьким носиком и нерешительным подбородком.