Донал Грант

— Дайте мне слово, что вы больше ни разу с ней не заговорите.

— Честно говоря, мне не хотелось бы этого обещать. Может получиться неловко… Но я обещаю, что по мере сил буду её избегать.

Донал был не вполне удовлетворён таким исходом дела, но решил не настаивать. Казалось, молодой граф говорит совершенно искренне.

Какое — то время он раздумывал, стоит ли рассказать обо всём сапожнику и его жене. Он видел, что внучка не слишком — то их слушается, а если они ещё и начнут говорить ей всякие неприятные вещи, то она совсем отобьётся от рук.

Тогда старикам будет совсем плохо, а Донал этого не хотел. Он решил, что пока ничего не станет им говорить, надеясь, что теперь Эппи переменится, а всё, что было в прошлом, лучше позабыть. Однако как только он сказал себе об этом, внутри у него поднялась какая — то смутная неловкость, и он понял, что недоволен своим решением. Он увидел, как некрасиво это будет по отношению к его другу. Он будет виноват перед Эндрю, и тот по праву сможет упрекнуть его в нечестности. От прежней открытости и искренности не останется и следа, ведь теперь Доналу будет что скрывать!

Внутренний взор Донала сразу прояснился. «Если человек имеет право что — то знать, — сказал он себе, — то другой не вправе скрывать от него это. Даже если новости принесут ему горе, у меня не больше права их утаивать, чем скрывать самую великую радость. Ведь горести и радости, принадлежащие человеку, это часть его наследия. Я решил позаботиться о своём друге по собственному разумению, а ведь его мудрость несравненно выше и глубже моей! Нет — всё, что произошло в замке, имеет к нему самое прямое отношение, и я должен ему обо всём рассказать».

Тем же вечером он отправился в город. Дори дома не оказалось, но Донал был этому только рад. Он рассказал Эндрю обо всём, что произошло. Тот слушал, не говоря не слова, устремив на него глаза, опустив шило и позабыв о незаконченном башмаке у себя на коленях. Когда он услышал о том, как Эппи обманула Донала и бросила его одного на улице, в стариковских глазах показались слёзы. Эндрю вытер глаза тыльной стороной своей мозолистой руки и больше уже не плакал. Донал признался, что сначала не хотел ничего об этом говорить, потому что не хотел огорчать своих друзей, но ни сердце, ни совесть не позволили ему промолчать.

— Хорошо, что вы мне обо всём рассказали, — немного помолчав, промолвил Эндрю. — Это правда, Эппи нас не больно слушается, да оно и понятно: молодые ведь так устроены — не желают, чтобы старики им указывали да показывали на своё прошлое, чтобы те учились. Им наши речи — что об стенку горох! Но если молиться Богу, Он, глядишь, через нас самих начинает творить то, о чём мы просим. И даже ведь не словами; с некоторыми слова — как звук пустой. Иногда человек только посмотрит — и сам не знает, что взглядом своим другому душу всколыхнул. Иногда рукой поведёт или головой качнёт — и вот тебе, пожалуйста! Кто знает, может, мы уж и отчаялись совсем — не достучаться до сердечка да и только! — а всё равно Господь его как ниточкой к нам привязал и силу дал, чтобы его тревожить да умягчать.

Помните, у нас рассказывали, как один преступник раскаялся, увидев простую циновку, похожую на ту, что лежала в церкви, куда его в детстве водила матушка? Божье чудо, да и только! Никто не знает, что может сотворить Господь и почему Он не сделает всего этого поскорее, как нам хочется.

Бывает, мы думаем, что Он медлит и шагу не делает, чтобы нам помочь, а ведь на самом деле Он как раз тем и занят, о чём мы у Него попросили!