Донесённое от обиженных

— Ты не видел, что делается на передовой! Между соединениями нет связи. У командиров нет карт местности. Нет доверия и взаимопомощи между родами войск. Нет спасения от германской авиации. Германцы окружают целые группировки…

— Зато русским есть куда отступать, есть куда эвакуировать промышленность. И есть из чего производить всё нужное для войны. Сколько здесь одних только металлов! А нефти? Здесь всё — своё, и его много. А что есть у Германии? Она мала и она природно бедна. А бедность никогда не победит богатство! Да, у русских дело идёт через непорядок, через бестолковщину — но идёт. Недаром Бисмарк говорил: «Русские долго запрягают, зато быстро едут!»

— У германцев — организованность, боевая выучка, каких не было при Бисмарке, — сказал Юрий.

Вакер-старший не смутился. Никакая выучка, наставительно произнёс он, не заменит материальных ресурсов. И не защитит от такого врага, как Великобритания с её богатейшими колониями. Германия не смогла вторгнуться в Англию, не может защитить Берлин от налётов англичан. Какой абсурд — надеяться, что Германия разобьёт и Великобританию и исполина-Россию.

— Пусть победа германцев, — как бы соглашаясь, начал Юрий, — окончательная победа… маловероятна. Но практичность учит действовать по данной обстановке. Как она складывается для тебя? для меня?..

Иоханн Гугович потускнел.

— Наших немцев и в… и в других местах, — выговорил он, — надо будет организовать на труд, управлять ими, проверять. Кто это сделает лучше, чем такие, как я? Разумная администрация, когда столько людей требует война, когда для всякого дела не хватает знающих, не откажется от нас. Меня не поспешат отправить на пенсию, — он несколько оживился. — Да, — сказал с сожалением, окидывая взглядом комнату, — такого дома у меня уже не будет. Но без квартиры, без колбасы не оставят.

— Значит, я могу не беспокоиться за тебя? — спросил сын с тонкой иронией.

Отец её почувствовал.

— Давай за тебя побеспокоимся… — казалось, он усмехнётся, но он не усмехнулся. — Можно ли исключать, что ты… — он помедлил и закончил наивно-изумлённо, горестно, — попадёшь к германцам? Вот ты едешь на фронт, и это может случиться… — глаза его остро блеснули. — Германцы учтут, что ты немец, тебе предложат работу. Какую?

Юрий, внешне никак не реагируя, смотрел мимо него.

— Ты недостаточно знаешь немецкий язык, чтобы работать германским журналистом, писать для германской публики, — хмуро-серьёзно, как о досаждающей правде, сказал Иоханн Гугович. — Тебе остаётся работа только в русской среде. Да, германцы будут ставить тебя выше русских. Но любой германец, слыша твой акцент, будет смотреть на тебя сверху вниз. А когда Германию разобьют, ты окажешься не просто пленным, как германцы, — ты разделишь участь русских изменников.

— У меня нет в мыслях того, о чём ты говоришь, — Юрий улыбнулся недоумевающе-снисходительно, как улыбаются, слыша странность, — но о моей участи, — продолжил он невесело, — участи здесь, я думаю.

— Надо выслуживаться, как… — отец прибегнул к образу, — как вставать на цыпочки, когда под тобой накаляется железо. Надо во всём — и в мелком! — показывать свою преданность, свой патриотизм! Надо быть патриотом и работником заметнее остальных. Тогда тебе могут, как исключение, изменить национальность. Я знаю — это редко, но делают. И ты, парень способный, добьёшься немало от войны.

* * *

Мать, легонько постучав, внесла на блюде открытый пирог с клубникой, называемый «кухэн», молча поставила на стол и, показывая всем видом уважение к разговору мужчин, ступая торопливо и старательно-тихо, вышла. Иоханн Гугович встал и, взяв с блюда нож, отрезав от пирога кусочек, на широком лезвии протянул сыну:

— Ешь. Когда ещё ты попробуешь наш кухэн, — впав в сентиментальность, он вспомнил пирожки с тыквой, другие народные немецкие кушанья. — Во мне живёт национальное, — проговорил прочувствованно, — а в тебе, наверное, уже почти нет.

Юрий попытался не согласиться, но отец прервал:

— Не надо неправды. Тебе не по вкусу наша свинина с кислой капустой.

Сына в самом деле не приводило в восторг это жирное яство. Иоханн Гугович, удовлетворённый своим удачным доводом, перешёл к предмету рассуждений:

— Как я, любя наше немецкое, могу быть на стороне России против Германии? Историческая судьба! — он поднял указательный палец, после чего устало расположился в кресле. — Судьба делает наши жизненные интересы такими, какие они есть. Если я поеду в Германию, то разве — как бы я ни нуждался — хоть какой-то германец уступит мне что-то против своего жизненного интереса? Совершенно так же и мы не можем поступать иначе.

Юрий сказал себе, что отец, при всём его уме и сметке, не стесняется предельно доступных суждений.