Донесённое от обиженных

Проехали плотину, засаженную по сторонам редкими тополями. Навстречу, захлёбываясь злобным надсадно-хриплым лаем, помчались деревенские собаки. Обоз втянулся в непомерно широкую улицу, чьё пространство раскинулось сплошняком замёрзшей грязи. Однако приземистые бревенчатые дома справа и слева смотрели весело; оконные наличники светились жёлтой или небесно-голубой краской.

Из калитки вышел пожилой мужик, зорко пригляделся и застыл. Байбарин понял - считает овец. Другой мужик, стоя за заплотом, положив на его край руки, а на них - подбородок, проводил обоз внимательным неотрывным взглядом. Попавшийся навстречу парень нёс на спине мешок, в котором дёргался и взвизгивал поросёнок. Прохожий ни с того, ни с сего загоготал, крикнул Байбарину:

– Эй, бога-а-той! Куды едешь, бога-а-той? - скверно выругался: - В п... езжай!

Степуган, уважавший Прокла Петровича, ответил с телеги парню:

– Ты там уже был? Расскажи!

Парень, невероятно поражённый услышанным, остановился, глаза смотрели тупо и яростно. Байбарин, не глядя по сторонам, правил лошадьми с видом угрюмой сосредоточенности. Оставили позади колодец с торчащим ввысь журавлём, впереди показались группки берёз на равнине, деревня стала отдаляться. Прокл Петрович услышал воодушевлённый голос Степугана:

– Даром глазели, козлы! А одного волкодава я ожёг по самой морде!

* * *

Сосущая тревожность не отпускала, хорунжий решительно крикнул лошадям: - Тпру-у! - и сошёл на дорогу. Стёпа остановил воз, не понимая, чего хочет хозяин. А тот смотрел туда, где за юром скрылась деревня...

Так и есть: на юру появилась подвода, конь бежал рысью. Работник повернул голову:

– Может, это так... по своим делам.

Байбарин бросил:

– Держись поближе к коляске!

Обоз двинулся дальше. Позади нарастали конский топот, стук колёс. Чей-то манерный голос понукал лошадь и с шалой игривостью прикрикивал:

– А-ай, как по пуху вези-ии, ха-а-р-роший!

Подвода обходила слева; обогнала запряжку Стёпы, поравнялась с коляской. Стоя в телеге на коленях, мужик в саржевом чекмене правил вспотевшим чересчур раскормленным конём. Два молодых мужика сидели на грядке подводы, свесив ноги в новых сапогах. Сбоку от того, что сидел ближе к задку, торчало из телеги ружьё. Он взял его на изготовку и остервенело, будто не в себе, завопил:

– Вста-а-ли, как вкопанные!!

Байбарин осадил лошадей и, не слезая с сиденья, повернулся к подводе. Он увидел: направленное на него ружьё - однозарядная берданка. Второй мужик, крутнувшись, достал из телеги трёхлинейку пехотного образца; она была длинна, и он задел стволом того, что держал вожжи. Ткнув приклад в землю, опираясь на винтовку, как на палку, с важностью спросил Байбарина:

– Почему нарушаете?

– Что я нарушаю?

– Едете и не кажете бумагу! У нас, чай, сельсовет есть! - На крестьянине - защитного цвета шаровары: побывал в солдатах.

Его товарищ закричал Стёпе, сидевшему на передке воза: - Иди сюда! - и выстрелил. Пуля звучно клюнула ребро телеги - на ширину ладони от ноги работника. Тот моментально спрыгнул наземь, невольно пригнулся, затем стал неуверенно приближаться.

Прокл Петрович медленно, тяжело, как бы неохотно сошёл с коляски, вдруг выхватил из кармана револьвер и левой рукой взвёл курок (револьвер был устаревший, не самовзводный). Бывший солдат, вскидывая винтовку, рванул затвор - и тут же в грудь вошла пуля.

Тот, что с берданкой, успел нашарить в кармане патрон и поднести к казённику - опять треснул выстрел. Хорунжий целил в ногу, но попал мужику в надпашье. Ружьё упало, человек грянулся на дорогу боком и стал извиваться.

Возница, обомлевший было, погнал коня вскачь. Раненый в солдатских шароварах (от удара пули он стал заваливаться в телегу), упал с неё. Байбарин подобрал винтовку, крикнул вслед удиравшему мужику: - Сто-о-ой! - и, прицелившись повыше конской головы, выстрелил. Возница съёжился, хорунжий пальнул ещё раз - теперь по подводе. Мужик натянул волосяные вожжи так, что лошадь завернула голову - удила раздирали губы.

– Воротись!

Крестьянин, перепуганный, подъехал.

– Распрягай! - Байбарин держал его под прицелом.

Мужик стал суетливо выпрягать взмыленного коня, с удил срывалась кровавая пена. Лёжа на дороге ничком, раненный в надпашье стонал; он, видимо, в бреду; руки шарят по подмороженной грязи, а ноги не шевельнутся. Другой раненый сел на земле, рот, дёргаясь, приоткрылся, по подбородку потекла кровь, голова склонилась на грудь.

В коляске причитала, охала за полстью Варвара Тихоновна. Стёпа то и дело отбегал от повозок в поле, глядя в сторону деревни. Появятся вооружённые мужики - и конец придёт не только хозяину, но и ему. Он не провинился ни перед красными, ни перед белыми и, при всей симпатии к Проклу Петровичу, не желал терять жизнь за чужие счёты. Стёпа мысленно клял себя за то, что подрядился ехать.

Хозяин указал:

– Гляди - овцы разбегутся!

Когда велел привязать к задку таратайки крестьянского коня, работник заметил:

– Прибавить бы надо - за риск!

Прокл Петрович произнёс не без обиды:

– Неужели я забуду?!

Поехали, оставив возле раненых возницу с подводой. Он неожиданно кинул вдогонку: