Донгар – великий шаман

– Какой у тебя нож, мальчишка! Украл? – с издевкой поинтересовался женский голос.

Орунг завертел головой. Равнина вокруг недавно еще существовавшего пауля хант-манов превратилось в сплошное озеро мутной воды. Посреди грудой паленых бревен возвышалось то, что осталось от поселка. Хлопья сажи и куски горелого дерева вертелись в крутящихся то тут, то там бурунчиках. По щиколотку в воде бродили ошеломленные, потерянные люди. Остро и противно пахло горелым мясом – впереди, как три костра, пылали тела отморозков. Горели Синим пламенем. Голубым огнем. Орунг почувствовал, как его губы растягиваются в мучительной ухмылке. Он задрал голову. Прямо над его макушкой, небрежно опираясь на воздух, парила женщина с волосами голубыми, как ее Огонь.

– Никак нет, большая начальница жрица! – подобострастно кланяясь, шаман выступил вперед. – Этот нож несколько Дней назад, отправляясь в свой поиск, оставил в нашем пауле почтенный странствующий жрец. За оказанные ему некоторые услуги.

– Знаем, что за услуги, – презрительно скривилась жрица. – Всегда одно и то же – геологи не меняются! Стоит им хоть на переход удалиться от Храма… – Она махнула испачканной сажей ладонью и плавно скользнула к земле.

Орунг и Пукы уставились на жрицу во все глаза. Пукы – восторженно. Орунг… Он и сам не знал – как. Жрица оказалась стара. Ее лицо походило на ссохшуюся шкурку, но фигура была как у юной девушки. Густые голубые волосы, расчерченные вкраплениями седых прядей, плотным плащом падали ниже пояса. Из-под края волос выглядывала небрежно замотанная вокруг бедер повязка. Голые босые ноги уверенно попирали талый снег. Блекло-голубые, непривычно большие и круглые глаза насмешливо щурились, разглядывая прожженные и покрытые копотью парки хант-манов.

Шаман поклонился вновь:

– Охотничьи люди хант-маны благодарят великую жрицу за спасение и нижайше кланяются высокому Храму…

– Что ж, тем лучше! – не дослушав славословия, перебила его жрица. – Значит, хант-маны тем более не откажутся помочь оберегающему их Храму!

К паулю, позвякивая колокольчиками оленьих упряжек, подъезжали сани большого обоза.

Свиток 6 В котором жрица с голубыми волосами в доступной форме объясняет всем, что происходит

– Чтоб тебя приморозило, а потом оттаяло! Чтоб тебя Куль-отыр под землю забрал! Чтоб тебя жрица себе на обед зажарила!

– Тихо ты! Тихо! Услышит! – перепуганная Тан гонялась за Аккаля, пытаясь закрыть ему рот ладонью.

Аккаля скакал на одной ноге, зажав вторую руками, то ругаясь, то тихо подвывая от боли.

– Я не хотел! Я это… не специально, вот ей-Торум, – топчась у него за спиной, бормотал Пукы, норовя припрятать за спину деревянный кол, которым он только что заехал Аккаля в ногу. – А говорить так… как ты сейчас, – неправильно!

Аккаля взревел совершенно по-медвежьи и, вытянув руки, рванулся к Пукы. Тот попятился. Аккаля поскользнулся на еще не сбитом льду и плюхнулся плашмя, ударившись грудью.

– Мы лучше пойдем, – беря брата за руку, сказал Орунг.

Склонившаяся над ушибленным Аккаля Тан отмахнулась – дескать, уходите скорее.

Волоча Пукы за собой, Орунг заскользил прочь. Вокруг еще дымящихся и воняющих гарью развалин поселка деловито сновали жители. Громко стучали топоры в руках охотников, скрипел лед под разбивающими его кольями. Растопленный сперва Рыжим, будь он проклят, а потом и Голубым, будь он тоже… будь благословен… огнем снег на Ночном холоде смерзся в сплошное озеро льда. Теперь его приходилось тщательно расковыривать, чтобы уцелевшие могли поставить хоть пару берестяных чумов. Ну а тем, кто не спасся, – тем уже все равно.

Братья остановились, молча глядя на аккуратно, рядком, выложенные у края ледяного поля тела погибших. Последним и чуть в стороне – не хант-ман все же, чужой род, чужой обычай – лежал нивхский ребятенок. На его теле не было ни отметин от жутких клыков отыров, ни следов Огня. Казалось, мальчишка просто спал, подложив ладонь под щеку, а Ночной холодный ветер ласково шевелил его темные волосы, осыпая их блестками изморози.

– Стойбище его сгорело – он живой ушел. От Вэс ушел, от отморозков ушел, до нас добрался… А тут… Вот… А мы даже как звать его, не знаем. – Орунг почувствовал, как от бессильной ярости у него сводит зубы. Все это было… как Пукы говорит – неправильно!

– Младенца их Тан вынесла. И девчонка нивхская уцелела. Говорят, в себя пришла. Есть просит, – пробормотал Пукы.

Братья вскинули головы и оба уставились туда, где на толстом бревне, еще недавно бывшем воротами их пауля, восседала жрица. Голубоволосая ковырялась в котелке с олениной, что вытащила из Огня мать. Жрица морщилась, кончиками пальцев перебирая дважды подгорелое – сперва в чувале, а потом в пожаре – мясо. Какой-то ломоть не понравился ей особенно сильно, и она брезгливо швырнула его в снег. Стайка караулившей каждое ее движение детворы ринулась вперед. Вокруг брошенного горелого кусочка завязалась драка. Не обратив на катающихся у ее ног чумазых детей ни малейшего внимания, жрица продолжала копаться в котелке.