Доникейское христианство (100 — 325 г. по Р. Χ.)

Иустин образует переход от апостольских отцов церкви к собственно отцам церкви. Его не стоит судить по стандартам более поздней ортодоксии (греческой, римской, евангельской), или исходя из апостольского конфликта между иудейским и языческим христианством, или же из конфликта между евионизмом и гностицизмом, к тому времени уже отделившимся от основного потока католического христианства. Обвинять его в евионизме — большая ошибка. Он был обращенным язычником и проводил четкое разграничение между церковью и синагогой как двумя антагонистическими организациями. Он принадлежит к ортодоксальному католицизму, модифицированному греческой философией. Христиане для него — истинный народ Бога, наследники всех обетовании. Он различал обращенных в христианство иудеев, которые хотели бы навязать всем иго закона Моисея (евионитов), и тех, кто просто сам соблюдает этот закон, позволяя язычникам быть свободными (назореев). Первых он не признает христианами, к последним относится милосердно, как Павел в Рим. 14; 15. Единственная разница во мнениях между ортодоксальными христианами, им упоминаемая, — это вера в тысячелетнее царство, которой он придерживался, как Варнава, Ириней и Тертуллиан, но которую многие отвергали. Однако, как и все доникейские отцы церкви, он не представляет себе ясно разницу между Ветхим и Новым Заветом, между законом и Евангелием, недостаточно хорошо понимает степень человеческой греховности, силу искупительной благодати и оправдывающей веры. Его богословие носит скорее формальный и аскетический, чем евангельский и свободный характер. Он сохранил от прежнего обучения отдельные языческие представления, которые, по его искреннему мнению, не противоречили откровению.

Христианство было для Иустина теоретически — истинной философией[1397], практически — новым законом святой жизни и смерти[1398]. Первую позицию он в основном отстаивает в апологиях, вторую — в «Разговоре».

Он не был оригинальным философом, но философствующим эклектиком, с преобладающим тяготением к Платону, которого он цитирует чаще, чем любого другого классического автора. Его можно было бы назвать, в вольном смысле слова, христианским платоником. На него также оказал влияние стоицизм. Он полагал, что греческие философы получили свои знания от Моисея и пророков. Но его связь с Платоном — чисто внешняя, основанная на воображаемом сходстве. Он просветил и преобразил свои реминисценции из Платона за счет пророческих Писаний, особенно учения Иоанна о Логосе и воплощении. Это центральная идея его философского богословия. В христианстве он находит высший разум. Логос — это предвечный, абсолютный, личный Разум, а Христос — его воплощение, Логос воплощенный. Все, что разумно, имеет христианский характер, и все христианское разумно[1399]. Логос наделил всех людей разумом и свободой, и эти качества не были утрачены при грехопадении. Перед воплощением Логос рассеял зерна (σπέρματα) истины не только среди иудеев, но и среди греков и варваров, особенно среди философов и поэтов, которые суть языческие пророки. Те, кто жил разумно (οί μετά λόγου βιώσαντες) и добродетельно, повинуясь этому подготовительному свету, были христианами по сути, если не по имени; те же, кто жил неразумно (οί άνευ λόγου βιώσαντες), были лишенными Христа, врагами Христа[1400]. Сократ был христианином так же, как и Авраам, хоть и не знал об этом. Ни один из отцов церкви или богословов не распахивал врата спасения так широко. Иустин обладал самым широким представлением о церкви.

Однако это чрезвычайно либеральное отношение к язычеству не мешало ему замечать преобладавшую там развращенность. Языческие массы были идолопоклонниками, а идолопоклонство находится под властью дьявола и бесов. Иудеи еще хуже язычников, потому что грешат против лучшего знания. И хуже всех — еретики, потому что они извращают христианские истины. Иустин видел разницу между Сократом и Христом, как между лучшим из язычников и кротчайшим из христиан. «Никто не верил в Сократа так, — говорит он, — чтобы умереть за его учение; но во Христа, Который отчасти был известен Сократу, верили не только философы и ученые, но и ремесленники, и совершенно необразованные люди».