Донор

Но даже эти аргументы не могли окончательно успокоить Евгения, и ему все время мерещилось, что он слышит шорох и вкрадчиво-тихий смех за спиной.

Он шел, не оборачиваясь.

Тишина пугала. Она липла к нему холодно-влажной простыней, постепенно пеленая, как умаявшегося за день младенца. Было слышно, как шуршат по усыпанной сосновыми иглами и пожухлой листвой тропе подошвы мотоциклетных ботинок. И все. Больше ни единого звука.

Он задрал голову вверх. Чернеющие кроны лесных великанов подпирали густую, словно деготь, ночь. Звезды были похожи на крошечные алмазы-бусины, которые кто-то невидимый старательно вдавливал в пластилиновую мякоть небосвода.

— Скальпель, б… дь, — выдавил неожиданно Евгений. По лицу хлестко ударила ветка, и он вздрогнул, пригнувшись, но тут же продолжил путь.

Конечно, скальпель, мать его.

И не один. Целый набор, едрить его за ногу, остался там, возле байка. А кроме него, крючья, цепь, щипцы… А мотоцикл, к слову, зарегистрирован на него.

Золотарев почувстовал, как к его сердцу, тихо шурша, тянутся чьи-то костляво-морщинистые руки с кривыми когтями. Одно движение — и его жизнь остановится. Во рту появился кислый привкус.

— Я скажу, что мотоцикл у меня угнали, — пробормотал он вслух. — А ножи не мои.

«Тебя видели с ней на стоянке, — возразил внутренний голос. — У тебя порезана куртка, ты ранен. Обугленный труп этой чокнутой дуры найдут рядом с твоим мотоциклом. Огонь не сможет уничтожить номер двигателя, так что на тебя быстро выйдут, пробив по базе данных. Как ты объяснишь скальпели и прочие железки?! Ты хирург и каждый день имеешь дело с инструментами! К тебе будет много неприятных вопросов!»

На лбу мужчины выступили капли ледяного пота.

«Все верно, — со страхом подумал он. — Значит, рано или поздно придется вернуться и забрать байк. Надеюсь, что огонь не распространится дальше оврага. Если загорится лес…»

«А если пламя вырвется наверх?»

При мысли, что Шаните удалось выбраться из ямы, Евгения едва не затрясло. Воображение мгновенно нарисовало ему картину — черное, дымящееся тело сумасшедшей, вопреки всем законам природы, продолжает ползти за ним следом, а из клацающих челюстей вместе с дымом скрежещет:

«Ляг со мной. И ты уйдешь чистым».

— Все будет хорошо, — громко сказал Евгений. Этого ему показалось мало, и он вновь запрокинул голову, словно спеша поделиться своей надеждой с ночной бездной, утыканной стекляшками далеких и прохладных звезд. — Слышите меня, уроды хреновы?! У меня все будет отлично!!!

Небо предпочло не реагировать на этот исступленно-надрывный вопль, а звезды безучастно моргали друг другу, словно затеяв игру в гляделки. Там, наверху, никому не было дела до Золотарева Евгения, блестящего хирурга-трансплантолога, нежного отца и любящего мужа, которого сегодня ночью судьба столкнула с психопаткой, желающей отомстить за смерть любимого. С женщиной, которая отчаянно желала его смерти. Съехавшая с катушек шизофреничка с лошадиной мордой, она ненавидела его какой-то ненормальной, сверхъестественно-ослепляющей сознание ненавистью, и Евгений каждой порой кожи ощущал, что это чувство живо даже сейчас, после смерти цыганки. Ненависть была запредельной, она буквально резонировала и пульсировала в прозрачном лесном воздухе, будто предвещая страшную бурю.

И тем не менее она ничего не сделала, чтобы его убить.

«Она попросту не успела, — попытался себя успокоить Евгений. — Все дело в овраге, мне сильно повезло».

«Ты проклят».

ПРОКЛЯТ.

Он вновь и вновь прокручивал в измученном мозгу последнюю фразу Шаниты, пока эти коротенькие два слова не показались ему чем-то пресным и безликим вроде старых, засохших кусочков сухофруктов, которые даже слюной невозможно размочить, и единственное, что можно с ними сделать, — выплюнуть и прополоскать рот.

— Все кончено, — тихо произнес он. — Я забуду этот случай, как того мертвого котенка на двигателе отцовской машины…

«Ты его не забыл, раз говоришь об этом», — напомнил внутренний голос, но Евгений лишь отмахнулся.

Тягуче-расплывчато потекли минуты, и вскоре среди плотной чащи внезапно проклюнулось крохотное пятнышко, чуть светлее окружавшей его мглы. Сердце Золотарева радостно заколотилось. Пройдя еще пару десятков метров, он вышел из леса, едва сдерживая радостный возглас.

Этот лес, едва не превратившийся для него в могилу, сейчас казался мужчине жуткой комнатой с лохмотьями паутины в углах и уродливо-горбатыми тенями на стенах, комнатой, насквозь пропитавшейся детскими страхами, такими несерьезно пресными в глазах взрослых и одновременно беспощадно гибельными и зловещими в неокрепшем сознании самих детей.

И теперь массивная дверь с грохотом захлопнулась, навсегда отсекая его от этой пропахшей тленом и пылью комнаты.