Донская Либерия

«Мы ныне получили подлинную ведомость, – довольно спокойно писал царь Меншикову, – что то учинилось не бунтом, но те, которых князь Юрий высылал беглых, собрався ночью тайно, напали и убили его и с ним десять человек, на которых сами казаки из Черкасского послали несколько сот и в Азов о том дали знать».

Отписка войсковой старши?ны еще более уверила Петра, что о донских делах тревожиться нечего, верная донская старши?на воров не милует и бунта не допустит. На Дон была отправлена похвальная царская грамота. За «верность и усердие ко успокоению такого возмущения радение» донскому казачеству жаловалось десять тысяч рублей – огромные по тем временам деньги – да калмыцкому тайше Батырю двести рублей. Кондрашку Булавина с товарищами приказано было сыскать.

Меншикову царь сообщал:

«О донском деле объявляю, что конечно сделалось партикулярно, на которых воров сами казаки, атаман Лукьян Максимов ходил и учинил с ними бой, и оных воров побил, и побрал, и разорил совсем, – только заводчик Булавин с малыми людьми ушел, и за тем пошли в погоню; надеются, что и он не уйдет; итак сие дело милостью божьей все окончилось».

А в действительности все обстояло иначе…

Весть о предательских действиях войсковой старши?ны против булавинцев, освобождавших Дон от жестокого сыска, возмутила не только верховых голутвенных, но и старожилых казаков, да и среди домовитых находились недовольные. Во многих донских, и донецких, и хоперских городках возбужденные казаки осуждали предателей, недвусмысленно угрожая им скорой расправой.

В Акишевской станице казаки убили станичного атамана Прокофия Никифорова и приехавшего из Черкасска старши?ну Василия Иванова, пытавшихся оправдать действия войскового атамана. В Федосеевской станице та же участь постигла старши?н Ивана Матвеева и Феоктиста Алексеева. Открытые возмущения против старши?ны произошли в Алексеевском и Усть-Бузулуцком городках. А казак Беленского городка Кузьма Акимов, назвавшись Булавиным, собирал вокруг себя вольницу, чтоб «побить богатых стариков».

Досталось и калмыкам тайши Батыря, принимавшим участие в расправе над булавинцами. Калмыцкие мурзы Четерь и Чемень привели из-за Волги «воровских калмык», которые начисто разграбили улусы тайши Батыря, уведя в полон свыше тысячи человек, в том числе двух жен и двух сыновей Батыря.

В Черкасске и в ближних низовых станицах тоже не прекращались волнения. Казачьи круги собирались каждый день. Кричали, чтоб стоять за Булавина, а стариков не слушать. Сыпались угрозы. Кипели страсти. Осторожные старши?ны предпочитали из куреней не показываться. Лукьян Максимов жил на своем хуторе под охраной.

Как-то раз, когда черкасский войсковой круг особенно разбушевался, среди голутвенных казаков появился монах. Это никого не удивило. Свалявшаяся сивая борода, старенькая скуфейка, залатанный обрызганный грязью кафтан, котомка за плечами – все свидетельствовало, что монах беглый, а бегство из монастырей было тогда явлением самым заурядным.

– Откуда притопал, отец? – поинтересовался стоявший рядом с монахом казак.

– Дальний я, голубь… Тешевской богородицкой обители смиренный инок.

– Что? Знать, и у вас не сладко?

– Ох, не сладко, – вздохнул монах. – Замучил игумен работами да батогами.

И, чуть помедлив, почесывая поясницу, спросил:

– А пошто, в толк не возьму, старши?н-то ваших ругают?

Казак злобно сплюнул.

– Повесить их мало! На чужих спинах захребетники ездят, чужими головами спасаются. Бахмутского атамана Кондратия Булавина сами подговорили сыскного князя убить, а после того пошли с калмыками промысел над ним чинить… сколько верховых казаков погубили!..

Монах больше ничего не спрашивал. Слушал молча, о чем говорили в кругу, внимательно вглядываясь в лица тех, кто выражал наибольшее сочувствие бахмутскому атаману.

А как стемнело и казаки начали расходиться, монах, поправив котомку за плечами, не спеша побрел к Дону, потом, оглядевшись, пробрался огородами к обширному поместью Зерщикова, постучался в дом с черного хода.

Зерщиков открыл. Монах молча прошел за хозяином в горницу. Здесь совсем по-свойски сбросил скуфейку, снял котомку, кафтан и принялся отвязывать бороду.

Зерщиков улыбнулся:

– А впрямь никто тебя от беглого чернеца не отличит, Кондратий Афанасьич…

– Борода надежная. Говором себя опасаюсь выдать, – сказал Булавин. – Церковности во мне мало…

– А как тебе в войсковом кругу приглянулось? Слыхал, что у казаков на душе лежит?