Допустимые потери

Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux preprtua luceat eis.
Te decet hymnus, Deus, in Sion, et tibi reddetur votum in Jerusalem.
Exaudi orationen meam, as te omnis caro veniet[5].

Он не стал повторять три первые строки Мессы и сразу прошептал две последние, мрачно звучащие фразы: «Kyrie eleison, Christe eleison»[6].

Почитай отца твоего и матерь твою, как повелел тебе Господь, Бог твой, чтобы продлились дни твои и чтобы хорошо тебе было…

С чувством стыда за то, что взвалил заботу о своих близких на чужих людей, он вышел с кладбища, отыскал ближайший цветочный магазин, купил там несколько белых лилий и, вернувшись к могилам, положил ароматные хрупкие цветки у каждого надгробного камня. Покойтесь в мире, добрые души, подумал он, и вступитесь за меня…

И чтобы хорошо тебе было…

Проявлений эгоизма невозможно избежать даже в самых благочестивых поступках.

Бросив последний прощальный взгляд, он вышел с кладбища и медленно покатил на арендованном автомобиле по городу.

Погрузившись в прошлое, он решил навестить места, где провел счастливые детство и юность, — старик, обращающийся к родникам памяти, вспоминающий те времена, когда ему неведомы были заботы и не надо было ежедневно подсчитывать те свежие раны, которые наносит возраст. Он решил, что поедет к тому старому дому, где появился на свет и где прожил восемнадцать лет вплоть до поступления в колледж. С той поры он там больше не жил. Он пройдет мимо школы, где учился, вспомнит уроки латинского и стихи «Старый моряк», которые читал вслух учитель английского языка, вспомнит школьный бал, когда впервые танцевал с девочкой. Увидит то футбольное поле, где после занятий ясными осенними днями радостными воплями приветствовал школьную команду… «А может, заглянув в телефонную книгу, — думал Деймон, — я увижу, что в городе еще остались друзья, которых я так быстро забыл, хотя в те годы не сомневался в том, что наша дружба продлится всю жизнь».

* * *

Теперь вернемся к живым, подумал он. Или пока еще живым. Он вошел в мотель и, отложив завтрак, позвонил в «Холидей инн» в Берлингтон.

Голос Шейлы в трубке звучал печально:

— Она примерно все в том же состоянии. Это хороший признак, говорит доктор. Ох уж эти доктора… — вздохнула Шейла. — Мы вручаем им свою судьбу, цепляемся за их слова и интерпретируем эти слова самым благоприятным для себя образом. Они в этом не виноваты, но здесь уж ничего не поделаешь. Расскажи лучше о себе. Ты-то как?

— Превосходно.

— Оливер с тобой?

— Нет. Я вечером уехал в Фордс-Джанкшн. Звоню из мотеля. Решил, что полезно оставить Нью-Йорк на пару дней.

— Фордс-Джанкшн, — произнесла она почти осуждающе. — Неужели тебе мало неприятностей, которые ты пережил в последнее время?

— Я прекрасно провел утро, — сказал он. — Поверь. Это была великолепная идея.

— Надеюсь, — протянула Шейла с сомнением. — Послушай, — продолжала она, — я не могу бросить школу больше чем на пару дней. Поэтому оставайся там, где ты сейчас, или странствуй в других местах, если тебе это нравится. Только не возвращайся в Нью-Йорк до тех пор, пока я туда не приеду. Я вот что подумала. Пасхальные праздники начинаются через неделю. Мы могли бы вместе уехать в Олд-Лайм дней на десять и все это время не видеть ни одной живой души. Мы оба смогли бы немного отдохнуть, а если что-то случится с мамой, то Берлингтон от тех мест совсем недалеко. Как тебе нравится эта идея?

— Понимаешь… — Деймон начал что-то толковать о работе, но Шейла не дала ему закончить.

— Подумай об этом, — сказала она. — Сразу решать не обязательно. Позвони мне завтра утром, и мы еще раз все обсудим. Я обещала доктору, что к десяти буду в больнице. Пожалуйста… Пожалуйста, береги себя, дорогой. И оставь своих мертвых покоиться в мире.

Первым делом он проехал к дому, в котором родился и где прожил все годы до поступления в колледж. Он свернул на знакомую улицу и, доехав до старого дома Вайнштейнов, убавил скорость. Дом стоял в некотором отдалении от проезжей части улицы. Перед ним, как и перед другими домами, была разбита прекрасно ухоженная зеленая лужайка. Дом Вайнштейнов, как и другие на этой улице, обшитые вагонкой или гонтом, выглядел весьма скромно и старомодно. Единственным его украшением была уютная веранда с резным орнаментом в викторианском духе. С этим домом у Деймона были связаны особые воспоминания.