Допустимые потери

Если он и видел сны ночью или во время долгой дремы после ленча, то он их все равно не помнил. По ночам он спал на постели, прижавшись к Шейле, и был похож на животное, жаждущее в разгар зимы позаимствовать тепло у своего собрата. Уже через неделю Шейла сказала мужу, что Вайнштейн, по-видимому, пробудет в больнице пару месяцев, а выпишется, естественно, на костылях и в гипсе. Кроме того, она заявила, что Манфред ей очень понравился и что теперь, после ежедневных долгих бесед с ним, ей претит мысль о том, что этому славному человеку придется жить одному в огромном доме, где о нем некому позаботиться. Шейла сказала Вайнштейну, что, как только тот выйдет из больницы, она отвезет его и Деймона в Олд-Лайм, где он сможет окончательно зализать свои раны, а мужу не придется отвечать на сочувственные вопросы друзей или решать проблемы агентства. Вначале Вайнштейн не хотел слышать об этом и заявил, что много лет прекрасно о себе заботился и не желает становиться ни для кого обузой лишь из-за того, что так бездарно охранял своего друга. В ответ Шейла заметила, что его работа еще не кончена и Вайнштейн даже может прихватить в Олд-Лайм револьвер — на тот случай, если дружки Заловски пожелают вдруг отомстить за него. Нельзя исключать, убеждала его Шейла, что появится и сам Заловски, а лейтенант Шултер, уверяя, что этот тип, живой или мертвый, уже не представляет опасности, может и ошибаться.

Шейла не стала спрашивать супруга, одобряет или не одобряет он ее план, а тот, в свою очередь, не стал задавать вопросов или выступать с предложениями. Не спросил Деймон и о том, как чувствует себя мать Шейлы. Его плотно укутывал свойственный многим больным людям кокон эгоизма. Деймон понимал, что в конце концов ему придется взять бразды правления судьбой в свои руки, но в то же время он знал: время для этого еще не наступило.

Шейла инстинктивно не пыталась вывести Деймона из состояния летаргического отшельничества и не пробовала его развеселить. Она понимала, что нервы мужа обнажены до предела и что ни молчаливыми днями, ни темными ночами он не может убежать от окружающих его призраков — от толпы близких ему мертвецов. Хотя Деймон изо всех сил старался казаться как можно более безмятежным и уступчивым, лишь ему было известно, какой тяжелой ценой доставалось ему это притворство. Единственное неверное слово окружающих могло заставить его рыдать или повергнуть в неукротимую ярость. Он не говорил Шейле о том, что его не оставляет чувство, будто опасность все еще рядом, и он не может избавиться от ощущения, что все случившееся с ними всего лишь прелюдия — не более чем намек, загадочный, а может быть, и издевательский, на то, что в будущем ему грозит поистине страшная катастрофа.

Не говорил он Шейле и о том, что его все чаще и чаще выворачивало наизнанку, даже после тех жалких кусочков пищи, которые ему удавалось в себя впихнуть. Деймон был уверен: Дорис, которая чуть ли не с религиозным благоговением старалась как можно реже попадаться ему на глаза, не подозревает, что ее жилец страдает не только от испытанного им потрясения.

«Что-нибудь одно, — вяло думал Деймон. — Вот когда у меня достанет сил уехать из этой квартиры, я в тайне от всех отправлюсь к врачу и сообщу, что мои потроха пошли вразнос и что мне в конце концов необходимо узнать мнение науки».

* * *

Все произошло гораздо раньше, чем планировал Деймон, и никаких шансов сохранить болезнь в тайне больше не осталось.

Ранним утром на восьмой день после перестрелки он проснулся от невыносимой боли в животе. Осторожно, чтобы не разбудить Шейлу, он выполз из постели. Сложившись пополам и упершись, чтобы не упасть, костяшками пальцев в пол, Деймон с непроизвольным стоном двинулся к ванной. До ванной он добрался, но на то, чтобы закрыть за собой дверь, у него не осталось ни сил, ни воли. Он не поднял глаз, почувствовав на своем лбу ладонь Шейлы и услышав ее слова:

— Все хорошо, дорогой. Я здесь.

Вскоре к ним присоединился Оливер. Деймон стыдился своей наготы, и у него не было сил посмотреть, успела ли Шейла накинуть на себя халат. Голос Оливера прозвучал откуда-то издали, словно эхо, отразившееся от стен бесконечного коридора:

— Какой номер телефона у твоего врача?

Ему ответила Шейла, и ее голос практически было невозможно узнать:

— У него вообще нет врача. — Деймону показалось, что он опять уловил досаду, которую вот уже двадцать лет проявляла Шейла при обсуждении этого вопроса. — А мой доктор по специальности гинеколог.

Это добавление почему-то показалось согнувшемуся над раковиной Деймону ужасно комичным, и он засмеялся.

— Тогда я позвоню нашему, — сказал Оливер. — Надеюсь, он в городе.