Дора, Дора, памидора…

Подумала о другой воде, которая для меня была чем-то вроде волшебного увеличительного стекла, придающего планетарный масштаб рядовым событиям, оставляющим на них не только загадочный отблеск вечности, но место для игры воображения. Отсюда рай на небесах казался шведской деревушкой: сытой и комфортной, приятной во всех отношениях. А воображение рисовало картины будущей счастливой жизни, обязанной присутствию другой воды. И власть в урюпинске, и любезном отечестве поменяется, потому что нефть и газ перестанут приносить доходы, добывай-не добывай, и служить символом денег. Даже тех, что с портретом Бенова предка. Их заменит другая вода. И Тихон перестанет корчить из себя императора и гнобить челядь, и бандиты уберутся из мэрии. И, как о чем-то неважном и совсем далеком, промелькнула и угасла мысль: «Почему они не просят показать Изделие?».

Мы снова принялись за сыр и вино. А потом капитан принес из каюты пару бутылок виски «The Balvenie» и ведерко со льдом. Я опасливо посмотрела на бутылки, на Дарвин, увлеченную Марчеллой…

– Коллекционный шотландский виски, – сообщил Бен. – Хранится в бочках из-под хереса не менее тридцати лет. – Налил в тяжелый стакан. Пододвинул мне. – Хлебните! – Пахло медом и фруктами, особенно грушей…

Тридцатилетняя выдержка давала о себе знать: виски проникал в желудок легко и беззаботно, будто компот в детском доме, где я выросла. И также беспечно накапливался в крови, не туманя голову. Лишь усиливалась эйфория, непривычно праздничная и незатейливая, как в первый день Нового Года.

– Потанцуем! – предложил Бен. Я хотела спросить: «Что?», но не успела. Он исчез в рубке, подвигал компьютерной мышкой и знаменитая «Chattanooga Choo Choo» в исполнении Рея Кониффа загремела над океаном:

«Pardon те, boy. Is that the Chattanooga choo choo? Yes, yes. Track twenty-nine. Boy, you can gimme a shine».

Бен начал ворочать телом. Протянул руку: – Come on, baby!

Я никогда не танцевала буги-вуги. Видела в кино. Однако встала. Подошла. Собралась осторожно подвигать тазом, но музыка заворожила. Закружила голову. Навязала ритм. И вместо того, чтобы осторожно, носком стопы, попробовать воду в бассейне, бросилась в омут незнакомого танца, уверенная, что Бен поможет. И Бен творил чудеса. Я танцевала и одновременно училась движениям буги, которые все усложнялись, потому что Бен прямо на ходу придумывал новые па. И я, уже предугадывая, что он выкинет в следующий раз, с удовольствием подчинялась. И понимала, что Бен может многому научить.

Буги, с ярко выраженным эмоциональным и телесным диалогом партнеров, погрузили меня в невероятно жизнерадостный и эротичный драйв, из которого не хотелось выбираться. «I can Boogie, Boogie Woogie», – бормотала я. А коротышка Бен вырастал на глазах. Вертел меня на спине. Подбрасывал, заставляя делать сальто. Мы терлись спинами, ягодицами, животами. И все повторялось, ускорялось и усложнялось, делаясь еще более эротичным. Его прикосновения заводили меня. И так сильно, что чудилось: еще немного и прилюдно испытаю оргазм. Казалось, знаю его сто лет, понимаю и люблю, как никогда никого не любила. Взаимопроникновение было настолько глубоким, что лечь с ним в постель или сделать это стоя, было таким же естественным и необходимым, как продолжение замечательного танца, могучий свинг которого раскачивал яхту. Только Конифф допел свою «Чаттанугу»…

Мне казалось, у меня отняли любимую игрушку. Бен, похоже, понимал это, потому что предложил осмотреть яхту и сказал: – Come with me. I will stand you something extraordinary.[14]

Я с радостью согласилась и влюбленно смотрела на американца, который чуть не поимел меня только что в танце на палубе.

– Можешь вести себя с ним плохо, – напутствовала Дарвин. – Забудь о предрассудках.

Я двинулась вслед за Беном. Про картины, ковры на полу, деревянные стены, навигационное и компьютерное оборудование, посуду, доспехи для подводной охоты, бар и прочие прелести помню смутно. Мешали ноги, что вдруг стали длинными и нерешительными, и подкашивались всю дорогу или заплетались. Приходилось контролировать состояние суставов, чтобы не свалиться на очередной ковер с логотипами яхты. В одной из кают Бен подвел меня к дивану, обитому кожей, с кучей таких же подушек и, как тогда, в крабовом туалете, осторожно подтолкнул в спину. Я пришла в себя, оглянулась: он смотрел снизу вверх и улыбался. Теперь я знала наверняка: he's gonna long for me.[15] И не ошиблась.

– Let's bind our acquaintance with intercourse, – сказал Бен и добавил: – You are sure to like it.[16]

Дальнейшее, несмотря на потрясный интерьер, происходило незатейливо, как в детском доме, когда тебя трахает завхоз или мальчики из старшей группы, и ни шло, ни в какое сравнение с танцем. Он ласкал как-то нечленораздельно. А я лежала на диване и помнила про большой клитор, и что гадкий утенок по жизни. И, следуя инструкциям Дарвин, сдержанно имитировала страсть.