Дорамароман

В «Часах» Стивена Долдри Ванесса Белл называет свою сестру Вирджинию Вулф счастливой женщиной, потому что у той две жизни: «Одну она проживает, а другая — это книга, которую она пишет». Проведение подобной черты между рабочим и нерабочим временем было возможным в индустриальную, фордистскую эпоху. В мире «Нонфикшна» уже невозможно представить границу между мирами занятости и отдыха — они зависимы друг от друга и неуловимо друг в друга перетекают. Когда ситуационисты, чьи идеи оказали огромное влияние на Ассайаса во времена левацкой молодости, выступали в 1950-х за слияние работы и труда, которое смогло бы освободить досуг от спектакуляризации, а занятость — от убивающей механистичности и отчуждения, они не подозревали, что их утопия воплотится в действительность как фарс спустя всего пару десятилетий. Размывание рабочего и свободного времени приводит к тому, что Леонард намеренно вводит свою личную жизнь в состояние полного хаоса, чтобы отфильтрованный опыт превратить в книгу. Как и в других своих фильмах, Ассайас заинтересован в демистификации нематериального производства и приданию ему материальной основы («Искусство бесплатно, а техника — нет», — говорит Селена), и в этом смысле внутренняя кухня бизнеса является инфраструктурой, окружающей создание продукта. Каждая сцена фильма представляет собой миниатюрный диспут, в ходе которого обсуждаются различные аспекты книгоиздания, будь то эргономика, стоимость, охват или аудитория. Фильм об идеях, стремительно проносящихся перед зрителем субтитровыми строками, плотно укоренен в чувственной области благодаря сексу и еде: герои ведут бесконечные разговоры во время обедов и перекусов (дома и на съемочной площадке, в баре и кафе, во время званых ужинов и вечеринок) и делают короткие остановки на фактически отсутствующий в фильме секс (его Ассайас опускает с помощью фирменных затемнений). Едва закончив заниматься любовью, персонажи тут же приступают к полушутливым, но абсолютно профессиональным посткоитальным разговорам, будто у них истек перерыв (можно сказать, даже секс в этом фильме является рабочим — Леонард пользуется симпатией Селены, чтобы пропихнуть свою книгу Алену, а Лор спит с начальником, чтобы убедить его дигитализировать книгоиздание и больше заработать).

Ассайас впервые за двадцать лет со времен «Конца августа, начала сентября» обращается к образу писателя, и невозможно не заметить, как необратимо изменился за это время издательский бизнес: теперь в нем побеждает тот, кто обладает постфордистской лингвистической виртуозностью и вытекающей из нее способностью к нетворкингу. Леонард — отживающий тип, которого интересуют не деньги, а самовыражение (асоциальный динозавр, он не умеет общаться с поклонниками и проваливает выступление на радио; единственным полностью контролируемым способом циркуляции собственного образа для него являются книги). По сравнению с деловой хваткой Лор, амбициозной мадемуазель, которая всё перетряхивает и уезжает в Лондон (в ее ускользающей фигуре нам дан проблеск бесчеловечного корпоративного будущего), нарциссизм Леонарда безобиден. Ассайасу каким-то чудом удалось сделать вудиалленовское нытье токсичного писателя, симптоматичного для нашего времени персонажа, достойным сочувствия и понимания; однако чудо — это, как говорит великолепная Валери, то, чего не бывает, а «Нонфикшн» — это реальность.

Я чудом не заболеваю. В течение дня я составляю для себя набор правил (во время тайфуна не раскрывать зонт, надевать только сланцы, носить с собой рюкзак, чтобы можно было спрятать вещи). Денег должно идеально хватить, если я буду тратить по 10 000 вон в день. Я отказываюсь от фруктов, творога и авокадо в пользу сэндвичей и ланчбоксов за 3000 вон и бесконечных стаканов бесплатного кофе в пусанском киноцентре.

Ты приходишь на помощь и зовешь меня на вечеринку ассоциации Unifrance — в перспективе комната французов, нетворкящих по-французски, но там будет еда. When in Rome, do as the Romans do, и я решаю, что раз не принадлежу к ним и никогда не смогу за них сойти (pass, говорит Джудит Батлер), то буду играть корейца, стану корейцем на одну ночь. Я достаю из чемодана красное кимоно для тхэквондо, купленное в смоленском магазине спортинвентаря во время ликвидации, и облачаю в него свое обнаженное тело. В назначенное время я появляюсь снаружи — в широких брюках, сандалях и кимоно — и ты шутишь, что я твоя трофейная жена. «Кроме жен и детей», — хочется сказать мне, но вместо этого я спрашиваю, как выгляжу. Ты говоришь, что для довольно консервативной вечеринки это немного слишком и просишь надеть что-нибудь под кимоно. Я возмущен, но возвращаюсь в номер, чтобы стыдливо прикрыть вырез черной футболкой. Отель, где будет проходит вечер, называется Paradise, и ты шутишь про трилогию Зайдля.