Дорамароман

Компьютер у меня появляется раньше всех в классе, а интернет — позже всех, и это обстоятельство надолго отбрасывает меня в цифровую темноту. В своем сексуальном образовании я опираюсь на аналоговые источники: я отсекаю от Человека-паука арахнидову приставку и кончаю на его изображение в трех- или четырехсотом по счету купленном комиксе. Я продолжаю тратить деньги на американские трагедии со счастливым концом, надеясь обнаружить еще один фрагмент обнаженной плоти, скрытой под латексом, и контрабандой пронося свое желание туда, где ему не место (в изданных на русском комиксах не могло быть и речи о том, что Колосс из Ultimate-вселенной — огромный русский, чье тело превращается в сталь — безнадежно влюблен в Росомаху и ломает Магнето позвоночник за то, что тот калечит любимого[9]). Комиксы — это машины по производству фетишей, порнографии и идеологических установок, но я не перестаю их любить; по причине того, что у меня появляется друг, каждая встреча с которым переживается как праздник (от него, в отличие от остальных мужчин вокруг, приятно пахнет, он красивый и хорошо одевается), я начинаю любить комиксы даже больше — я не ощущаю такого же интереса со стороны своего друга, и мне нужен другой способ, чтобы канализировать желание.

Комиксы — неизбежно телесные нарративы, в которых человеческие тела акцентируются, становятся телами животных — ящериц, носорогов, скорпионов, стервятников — и соединяются с металлами и стихиями. Тела в комиксах всегда рассказывают истории: в этих историях, разрозненных, распадающихся на облачка и панели, в этих Человеках-пауках (от недовольных школьников в дремучем пятнадцатилетнем пубертате до тридцатилетних мужчин в лайкре, которая едва сходится в промежности) можно прочесть и наши истории тоже. Нам в квартиру проводят интернет, после чего я осознаю, что теперь каждый, используя фрагментарный формат социальных сетей, способен стать героем и создать комикс из собственного тела.

IV

Февраль 2011. Одноклассник предлагает мне пройти во ВКонтакте тест с неуказанной целью: указать длину члена, как часто я мастурбирую, какой я сексуальной ориентации. Меня ничто не настораживает, и я прохожу тест, споткнувшись лишь однажды: вместо гомосексуальной ориентации я указываю бисексуальную, потому что еще не уверен. Подвохом теста оказывается то, что его результаты автоматически становятся известны друзьям, прошедшим его. Когда я возвращаюсь в школу, все мои друзья становятся бывшими.

Меня не бьют (ко мне никогда не прикасаются пальцем), но я боюсь переодеваться в мужской раздевалке и не смотрю на мальчиков больше пяти секунд; стою в стороне на переменах и не задерживаюсь после школы в компаниях. Я иду на серебряную медаль, хотя и не хочу этого (оценки выставлены с натяжкой, администрация повышает рейтинг школы), одноклассники ненавидят меня еще больше (однако стигма уже не позволяет попросить списать, как прежде), учителя игнорируют мои просьбы перестать завышать оценки. Остракизм освобождает для меня массу свободного времени — я лучше одеваюсь, сильно худею, больше читаю; с помощью интернета, разрушившего мою жизнь, я смотрю десятки фильмов про таких, как я.

* * *

Однажды вечером мы (я, после очередного дня в школе, мать, уставшая на работе) садимся на диван, и я всё ей рассказываю.

Когда Мэй узнает секрет своего племянника, в русском переводе звучит: «Я всегда знала, что ты от меня что-то скрываешь. Ты был таким тихим и чувствительным, не любил спорт и пугался общества девочек… но я была готова принять тебя таким, какой ты есть. Я знала, что ты прячешь что-то в кладовке. Кто бы мог подумать, что это костюм супергероя?»[10] В оригинале Мэй говорит: «Я уже было подумала, что ты гей. Я готова была принять тебя таким, какой ты есть. Я знала, что ты прячешь что-то в шкафу — наверное, шифон. Кто же знал, что там лежал костюм?»[11]

Мать выслушивает меня, обнимает и говорит, что всё хорошо. «Но это значит, — говорит она, — что у тебя не будет детей?» «Думать пока рано, — говорю я, — но, судя по всему, вряд ли». «Жаль, — говорит она, — мне так хочется внуков».

С этой минуты я живу с гетеронормативной установкой, обусловленной контрактом доверия. В списке дел Мэй пишет: «Купить успокоительного», а потом делает приписку: «Много»[12].

V