Дорога

Это было правдой, завод, на котором трудилась Люба, был богатым и поощрения своим сотрудникам выплачивал исправно, но все эти деньги уходили на то, чтобы одеть быстро растущую Лелю, что-то прикупить для Ларисы и отложить хоть немного в заветные конвертики, в которых Люба копила деньги на обновки для себя и Родислава и на покупки, необходимые для дома, вроде неисправного утюга или новой стиральной машины. А сколько еще нужно на ремонт автомобиля?! Он, конечно, ездил, но с каждым годом требовал все больших вложений: то одно полетит, то другое.

– Не знаю, Аэлла, – покривила душой Люба. – Наверное, я плохая хозяйка, транжирю много. Все деньги уходят как в прорву, ничего скопить не удается.

– Ну ладно, магнитофон – это действительно дорого, – согласилась Аэлла. – Но вельветовый пиджак Родьке своему ты можешь купить? Мне предложили, и я сразу о тебе вспомнила. Французский, и относительно недорого, всего двести восемьдесят просят. И, кстати, для тебя есть прелестный костюмчик, короткий пиджачок в талию, широкая юбка – ну, ты сама знаешь, это сейчас модно. Итальянский, за двести пятьдесят. Возьмешь? Он всего один, и как раз твой размерчик. Бери, Любка, не думай, если бы был мой размер – я бы сразу отхватила. Классная вещь!

– Спасибо, Аэллочка, не нужно. У меня и в самом деле нет денег.

– Да ладно тебе! Возьми у меня в долг, потом отдашь. Ну жалко же, если такие вещи достанутся кому-то другому. Родьке пиджак очень пойдет. И тебе костюм будет в самый раз. Бери, Любаня.

Люба мысленно представила себе Родислава в вельветовом французском пиджаке. Высокий, широкоплечий, красивый, с густыми, хорошо подстриженными волосами, он будет великолепно смотреться. Но в заветном конвертике «для обновок» лежало всего сорок три рубля. Какой уж там пиджак!

Мысль о хорошей стрижке Родислава заставила Любу вспомнить о том, что она давно уже не была в парикмахерской. Если бы ее сейчас увидела Тамара, она пришла бы в ужас. Но парикмахерская – это два рубля. А где их взять? С другой стороны, парикмахерская – это как раз два рубля, которые останутся у Любы после всех первоочередных покупок. Может быть, вместо фруктов для детей привести в порядок голову?

Ей стало смешно. Какая голова, какая прическа, когда в бюджете дыра на дыре! Лучше уж на утюг отложить.

Через пару дней Люба весело рассказала Родиславу о звонке Аэллы. Тот слушал жену и мрачнел на глазах.

– Ты что, Родинька? – удивилась Люба. – Ты расстроился из-за магнитофона? Тебе так хочется его иметь?

– Я из-за другого расстроился. Любаша, ведь это все из-за меня, из-за моей глупости.

– Ты о чем?

– Да обо всем! Если бы я не влюбился в Лизу, ничего этого не было бы. Мы не должны были бы содержать ее и детей, и нам не пришлось бы тащить на себе Ларису и Татьяну Федоровну. Любаша, я так виноват перед тобой, так виноват… И перед тобой, и перед детьми. И я не знаю, как теперь все исправить.

Он заводил этот разговор уже не впервые, и Любе всякий раз удавалось убедить мужа, что его вина не так уж велика и в общем-то то, что он сделал, вполне можно простить, потому что это не такой уж большой грех. Ну в самом деле, что делать человеку, если его, как снежная лавина, внезапно накрывает любовь? Причем любовь такая, какую он до той поры не испытывал. Родик же не виноват, что у Любы такой сложный отец: с одной стороны, он занимает высокий пост и может повлиять на карьеру зятя, а с другой стороны, у него жесткий и непримиримый характер. Если бы не Николай Дмитриевич, Родислав мог бы спокойно развестись с Любой, жениться на Лизе и растить вместе с ней их общих детей. И не было бы необходимости скрывать ото всех, что он не ночует дома, и не было бы этой жуткой истории со встреченным на лестнице убийцей и невинно осужденным Геннадием Ревенко. Все было бы совсем иначе, если бы не генерал Головин. Но никто ведь не виноват в том, что отец Любы такой, какой он есть, значит, и во всей этой истории никто не виноват, в том числе и сам Родислав.

Все это с различными, но весьма незначительными вариациями Люба говорила каждый раз, когда на Родислава накатывал приступ самобичевания, и каждый раз он внимательно слушал ее, кивал, соглашался, и в конечном итоге ему становилось легче. Повторила она свои доводы и сейчас. Она готова была придумать оправдания чему угодно, лишь бы он, как в этот момент, смотрел на нее с теплотой и благодарностью. Люба не была уверена в том, что муж ей верит, но одно она знала совершенно точно: ему необходимо слышать те слова, которые она произносит. Иначе он перестанет уважать себя, погрузится в самообвинения и сломается. Она жалела Родислава и сочувствовала ему, она готова была на все, только бы он улыбался и был счастлив.