Дорога без привалов

Тут уж бой закончился быстро. И разведчики узнали, что они в этой стычке на своих двух машинах подбили шесть немецких танков. Остальные ушли, бросив пехоту.

Раненых теперь перевязали капитально. Николай Бажуков, тяжело открывая глаза, поглядывал на друга:

— Что, Кольша? Живые мы!..

На бронемашине их повезли в медсанбат. В дороге Сухих потерял сознание. Очнулся — проехали уже много— на него смотрел и часто затягивался Бажуков.

— Умер твой механик, Коля, — сказал он, — сильно все же обгорел.

— Сверни папироску, — попросил Сухих.

Он курнул разок и снова впал в беспамятство.

На этот раз пришел в себя уже на операционном столе. Хирург сказал, что ногу придется «того», а руку пока оставят. И опять он был в небытии, словно бы и не был вовсе, и очнулся уже далеко от медсанбата, по дороге в тыл.

Он попросил сестру найти его документы, и боевую медаль, и именное оружие, браунинг, от комбрига с надписью: «Н. Сухих за отвагу». Сестра, почему-то с некоторым испугом глядя на него, сказала, что сейчас, что обязательно найдет, и принялась рыться в документах, потом начала ощупывать его, будто надеялась найти что-то в бинтах или белье. В документах она обнаружила только обгорелый комсомольский билет, а больше не нашла ничего…

… Его демобилизовали в конце января 1945 года как инвалида. Ему было девятнадцать лет.

3

Познакомиться с Николаем Андреевичем мне довелось через семь лет после его демобилизации. Я работал над очерками о партийной организации четвертого цеха новотрубного завода, дни с утра до вечера проводил в цехе, и, естественно, мне рассказали о бывшем фронтовике, старшем вальцовщике калибровочного стана Сухих. Агитатор. Учится в десятом классе вечерней школы. Недавно принят в партию. И — любопытный случай — совсем по нечаянности в цехе узнали, что парень на протезе.

Но как же тогда, спросил я, приняли его на работу в горячий цех, допустили к стану?

Об этом мне рассказывал уже сам Николай Андреевич.

Вернувшись с войны, он был поначалу в растерянности. Бродил по улицам с палочкой, припадая на правую ногу, и тоскливо размышлял о том, куда теперь деться. Дымил и рокотал родной завод, трудились там его товарищи по профессии, а ему дорога в цех была закрыта. Ломило голову от горького: «Навоевался… Отработался».

Летом Николай определился в жилищно-коммунальный отдел завода домоуправляющим. Сидел в конторке, выписывал всяческие справки и справочки, сочинял бумаги, потребные начальству, хлопотал об уборке территории и снова и снова корпел над обшарпанным письменным столом, орудуя печатью домоуправления. В работе малость забывался, но по вечерам, когда уходили суета и дневные заботы, на душе опять становилось горько и неспокойно.

— Все маешься? — невесело улыбалась жена, приходя с работы.

— Маюсь, Нина, — признавался он.

Начиналась первая послевоенная пятилетка, большие зачинались дела, а он, молодой и умелый прокатчик, должен был отсиживаться на какой-то стариковской работе. Это казалось предательством, словно в войну прятаться в затишке. Душа горела и бунтовала.

Летом сорок шестого он не выдержал и пришел к начальству:

— Увольняйте, Иван Иванович.

— Это почему?

— Пойду на прежнее место. На завод.

— Кто же тебя к стану возьмет?

— Вы меня увольте — там разберемся.

Препирательство тянулось долго. В конце концов от должности домоуправляющего его освободили.

И тут он начал хитрить. В свой прежний, первый цех не пошел — пошел в четвертый. Стараясь идти ровно, не очень припадая на протез, двинулся к цеховой конторке. Начальник стана знал его, разговор начался хорошо, но вдруг начальник спросил:

— А хромаешь чего?

— Хромаю? — Николай постарался принять вид самый беспечный. — Пустяки, пулевое ранение. — И для пущей убедительности задрал штанину и показал левую ногу: она действительно была пробита пулей.

— Смотри, мешать будет. Сам знаешь: работка потная.

— Что ж я — враг себе? — пожал плечами Николай.

На работу его взяли. Вначале подручным вальцовщика на калибровочный стан.

Он ликовал и тревожился: вдруг заметят, узнают, что вместо ноги — протез?.. По ровному, выложенному чугунному полу цеха ходил чуть враскачку, как моряк по палубе. Учился бегать. На худом скуластом лице проступал липкий пот, врезались в лоб морщины, сердце прыгало. Может, от радости: бег получался.

Очень скоро его перевели вальцовщиком на автомат-стан.

Кто хоть немного представляет эту работу — поймет, как доставалось человеку на «полутора ногах»… Тут с прошивного стана идут гильзы — заготовки труб. Обдавая вальцовщика жаром, гильза устремляется в клеть автомат-стана и попадает на оправку — конус, надетый на длинный стальной стержень. Протиснувшись сквозь клеть, гильза сразу же втягивается обратно, а вальцовщик должен скинуть оправку и, когда труба вновь устремится вперед, надеть уже новую оправку большего диаметра. Труба еще грохочет, скатываясь дальше, к обкатной машине, а к автомат-стану идет уже новая гильза, и вальцовщик надевает на стержень оправку первого диаметра. Так — бесконечно.