Дорога без следов

Из дома туда не позвонить — время военное, возникнут десятки непредвиденных сложностей. Придется тогда сходить на службу, или лучше дать еще несколько телеграмм — на адрес госпиталя, где работала Тоня, Кривошеину, на завод? Нет, потом слишком долго придется ждать, пока ответят на его телеграммы, а скоро уезжать на фронт — эшелон уходит завтра. Придется все же сходить и позвонить. Пока обязанности начальника временно исполняет Коля Козлов — он поймет и конечно разрешит.

«Отдохну немного и схожу, — решил Антон, — а пока прочту письма от мамы и сестры, узнаю, как там, в далеком городе, их дела, как растут племянники, нет ли в чем нужды? Как там брат воюет? Хотя разве они сознаются — сейчас нуждаются вce, а у матери, тетки и сестры такие характеры, что постесняются беспокоить жалобами и просьбами, а напишут, что все хорошо, они сыты, слава Богу, здоровы, обуты и одеты, а он должен беречь себя, не студить раненную спину и регулярно питаться»

Завалившись на диван, Волков вскрыл первый конверт, выбрав по штемпелю самое давнее письмо — лучше идти вместе с далекими родными от одной их новости к другой, как бы получая весточки по очереди.

Читая, он словно слышал родной мамин голос, видел ее рядом, ощущал тепло ласковых рук, которыми она умела лечить всe болячки на свете, заставляя забыть про любые неприятности. Все так, как он и предполагал, — ни одной жалобы, нет даже намека на то, как им приходится нелегко. Хорошо бы выпросить хоть пять суток отпуска и съездить к ним, но Ермакова теперь нет, и у кого выпросишь? При все добром отношении к нему и давней дружбе Коля Козлов такие вопросы не решит…

При мысли o Ермакове сердце опять наполнилось щемящей жалостью — какая же сразу маленькая и седенькая сделалась его жена, раньше такая живая, разговорчивая, статная, уверенная в себе. Как бережно поддерживала ее под руку заплаканная дочь, как вздрагивали ее плечи при звуках траурного салюта, который дали из винтовок красноармейцы, тремя залпами отсалютовав погибшему на посту генералу. Именно так, погибшему на боевом посту.

По большому счету, проводить его в последний путь должны были бы и все те, кому он помог при жизни, кого спас, оградил, сохранил, но они вряд ли узнают, кому обязаны жизнью и свободой. И командующий фронтом, за которого, не побоявшись гнева Верховного и мести наркома, вступился генерал Ермаков, тоже наверняка не узнает. Будет жить, дышать, любить, не зная, кому он этим всем обязан.

Ермаков первым нащупал досадный для немцев промах Бергера и в долгом ночном разговоре с Волковым и Семеновым перед их вылетом к партизанам просил собрать неопровержимые доказательства и поскорее доставить их в Москву, чтобы отмести все обвинения в измене от командующего и его боевых товарищей.

Антона весьма настораживал путь Слободы к фронту, а генерал, как опытный разведчик, зацепился за другое: Семен не узнавал на предъявленных ему фотографиях покойного переводчика Дмитрия Сушкова. Вроде бы ничего удивительного — прошло несколько лет, да и снимали Дмитрия Степановича в совершенно иной обстановке, а в камере смертников они встретились с Семеном оба избитые так, что лица превратились в кровавые маски, но… Почему оставшийся неизвестным лохматый Ефим, первым указав на переводчика, сообщил брошенному в камеру смертников Слободе, что это не кто иной, как Сушков, работавший у немцев и пользовавшийся долгое время их полным доверием и благорасположением? Откуда ему был известен переводчик и как он смог узнать его? Мало того, Сушков не был в семнадцатом году в Петрограде, а сразу приехал с фронта в Москву, где жила семья его приятеля по полку.

А сидевший в тюрьме СД «переводчик Сушков» рассказывал сокамерникам именно о Питере семнадцатого года, о выступлениях поэтессы Анны Ахматовой и концертах Шуберта. Значит, немцы знали, что Дмитрий Степанович — коренной петербуржец, но не выяснили, что с четырнадцатого года он больше не появлялся в родном городе. Плюс странный, просто удивительный побег Слободы, удачный выход к линии фронта, полученные им сведения, представляющие большую ценность для органов государственной безопасности и военной разведки.

Уже в Немеже Семенов и Волков пытались разузнать что-либо новое о Сушкове, Слободе и их сокамерниках, но никто ничего не мог сообщить о лохматом Ефиме. О других добыли хотя бы разрозненные сведения, о нем — нет! Собрали о переводчике все, что только могли, вплоть до мельчайших подробностей его поведения, одежды, манеры говорить, знания языков. И тут в одну из ночей, споря яростным шепотом с Семеновым и восстанавливая в памяти детали показаний Слободы, Антон убедил Павла в реальности казавшейся им невероятной версии генерала Ермакова — в камере смертников находился не Дмитрий Степанович Сушков! Там вместе с Семенов сидел некто другой, одетый так же, как переводчик, а может быть, даже и в его одежду, копировавший его хромоту и манеры поведения, но не сам Дмитрий Степанович!