Дорога через безмолвие

«При ста тысячах овец и более владельцу полагается иметь повара-мужчину и дворецкого; в имении, где стригут сорок тысяч овец, как минимум необходим рояль; двадцать тысяч — это нижний предел, при котором салфетки являются непременной принадлежностью обеденного стола. При десяти тысячах просто всего должно быть очень много — много мяса, много чая, бренди и воды, много колониальных блюд, но рассчитывать на шампанское, шерри или привозные яства не следует…» Представители богатой прослойки и среднего класса, прибывавшие во все большем числе в колонию, были, как правило, грамотными людьми; степень образованности среди них, пожалуй, превышала аналогичный показатель в Англии. Примерно треть экспортируемых из Великобритании книг отправлялась в Австралию, и с каждой почтой приходило огромное количество английских газет и периодических изданий. К середине прошлого века в колонии уже появились и собственные газеты: «Эйдж», «Аргус», «Геральд» и «Мельбурнский Панч».

Однако помимо радужных следует сказать и о теневых сторонах жизни. В Мельбурне насчитывалось по меньшей мере 100 публичных домов, а пьянство сделалось такой же привычной болезнью, как простуда. По улицам бродило немало нищих, а лицам наемного труда только еще предстоял долгий путь борьбы за восьмичасовой рабочий день. Потеря места означала для человека подлинное несчастье. Тем не менее нищета переносилась здесь легче, чем в Англии, где к тому времени насчитывался миллион бедняков. Пища, особенно мясо, стоила недорого, а перезимовать короткий период в мягком климате было не так уж сложно. И потом перемены происходили очень быстро, у иммигранта здесь оказывалось куда больше шансов устроить свою жизнь, чем где бы то ни было. Даже для китайцев, терявших работу по мере того, как скудели золотые прииски, находилось дело — они кормились огородничеством, открывали прачечные, занимались ловлей и засолкой рыбы недалеко от пляжей Килды.

К 1860 году жители Виктории крепко стояли на ногах. За десять бурных лет их новая и самая маленькая на материке колония по богатству и влиянию далеко превзошла соседей. Поселенцы Виктории обеспечивали шестую часть британского импорта шерсти и треть мировой добычи золота; золотой поток из Австралии был столь велик, что оказал влияние на всю мировую экономику, замедлив на какое-то время катастрофический спад производства в Европе, предсказанный Марксом и Энгельсом.

Население колонии выросло до полумиллиона, составив около половины белого населения континента, а Мельбурн с его 140 000 жителей занял ведущее положение в жизни страны, отобрав эту роль у своего давнего соперника — Сиднея. В это кипучее десятилетие народился новый тип поселенца. За исключением представителей национальных меньшинств — 34 000 китайцев, 10 000 немцев и 2500 американцев — остальные жители Виктории были английского, ирландского или шотландского происхождения, и, хотя они всё еще находились под сильным влиянием британских традиций и нравов, новая жизнь меняла этих людей и физически, и психически. Они все чаще называли себя не англичанами, ирландцами или шотландцами, а австралийцами. Эти люди относились с куда меньшим пиететом к классовым различиям, в их среде постепенно крепли уверенность в себе и чуть окрашенная бравадой готовность сразиться с трудностями.

Новый тип характера представлял собой смесь практичности, азарта, независимости по отношению к властям и нередко сентиментальности. Австралиец обладал твердой волей, отличался деловой сметкой и готовностью к риску; однако за нарочито выказываемым презрением к устоям и традициям часто скрывалось ощущение глубокой провинциальности, своеобразный комплекс культурной неполноценности, компенсировавшийся внешними проявлениями резкости и даже агрессивности. Тяготы выживания на далеком континенте с его внезапно обрушивающимися порой трагическими бедствиями и неудачами заставили австралийца относиться к жизни как к безжалостной борьбе: он ощущал себя обязанным состязаться как с неподатливой землей, так и со своими ближними. Каждый здесь был за себя. Потому, если в конце концов он находил друга, человека, которому можно было доверять, он привязывался к нему всей душой и верил ему до конца. Виктория никогда не была каторжной колонией, как Новый Южный Уэльс или Тасмания, тем не менее и здесь не прошли бесследно времена, когда отверженный и бесправный заключенный искал союзников среди себе подобных для борьбы с тюремщиками и обществом, обрекшим его на заточение. Это, пожалуй, одно из самых поразительных ощущений в Австралии — клаустрофобия посреди безграничного пространства.