Дорога дней

Я попробовал поговорить с отцом насчет «модельных» туфель. Матери не было дома, Зарик спала, а отец собрался отдохнуть.

Я сел рядом с ним и шепотом сказал:

— Отец, я хочу тебя спросить…

— Говори.

— Почему ты работаешь тайком от других?

Отец долго смотрел на меня, словно видел впервые, потом грустно сказал:

— И ты спрашиваешь, сынок! Думаешь, очень мне по душе этот Цолак?

— А в чем же дело?..

— Видишь, сестра вот слегла…

Голос его перешел на шепот. Я заметил, кончики его усов вдруг задрожали, а в покрасневших от недосыпания глазах появилось выражение такой беспомощности, такого горя, что сердце сжалось от стыда и жалости к нему.

— Отец, дорогой, — взмолился я, — оставь это! Товарищ Папаян найдет мне учеников, я буду с ними заниматься по вечерам, только ты брось это дело…

Отец покачал головой, он не верил, что я смогу зарабатывать деньги уроками музыки.

А Папаян и в самом деле обещал найти мне учеников.

Мы молча смотрели друг на друга. Отец был растроган, в его глазах затеплилась надежда.

— Ну, не знаю, сынок, — вздохнул он. — Вот как начнешь зарабатывать деньги, ко всем чертям пошлю этого Цолака…

На этом наш разговор и кончился. Отец устало повалился на тахту, но «соснуть» в этот день ему так и не удалось.

Признаться, в эти дни и мне было не до отдыха. Дома я читал вслух для Зарик, чтобы, как говорила мать, «книги ей глаза не выели», у Папаянов часами просиживал за роялем, часто сочинял что-то, и, как ни странно, мой учитель теперь не прерывал меня, как прежде, не сердился, а, наоборот, с улыбкой что-то поспешно записывал в нотную тетрадь.

А в школе?..

В школе я вдруг сделал для себя неожиданное открытие. Я никак не думал, что решение «поставить на вид», которое, кажется, касалось одного меня, может поднять такую бурю. Ведь до этого школа в моем представлении была триумвиратом Газет-Маркара, «Умерла — да здравствует» и Асатура Шахнабатяна, а бунтовать отваживались лишь редкие смельчаки вроде Чко и Шушик.

И тем удивительней, что это решение было воспринято столь бурно.

В коридорах, в классах все — от малышей до девятиклассников — только об этом и шумели, а несколько ребят, которым Чко рассказал, чей портрет висит у нас в комнате, даже подружились со мной и не скрывали от Асатура своих симпатий.

Я долго думал над этим, и постепенно мне стало ясно, что «мой вопрос» — только повод.

Школа бурлила, как плотно прикрытый котел. Малыши, ничего не смыслившие в методах преподавания, как жучки кружили вокруг старшеклассников, тысячу раз на дню меняя свое мнение об Асатуре. А старшеклассники, собравшись группами, спорили — в классах, в коридорах, во дворе…

Поползли слухи, что неспокойно и среди учителей. Никто не знал, откуда эти сведения: в учительскую или в кабинет Газет-Маркара имел доступ только Асатур Шахнабатян, а уж этот не стал бы говорить…

И все-таки среди учеников ходило множество смешных историй о стычках между учителями.

Однажды мы узнали, что девятиклассники на уроке Элиз Амбакумян отказались заниматься звеньями и потребовали, как выразилась Лилик Тер-Маркосян, вести урок «по-человечески».

Это «по-человечески» так разъярило Элиз Амбакумян, что она, хлопнув дверью, покинула класс и предъявила Газет-Маркару ультиматум:

— Или я, или эта девица!..

Итак, портрет в нашей комнате стал яблоком раздора, из-за которого началась «великая битва».

…После собрания я возвращался домой по темным улочкам нашего квартала. Моросил мелкий осенний дождь. Под ногами слякоть. По деревянным желобам с плоских крыш тоненькими струйками стекала вода, изредка попадая мне на голову или за воротник; я вздрагивал, ежился, отряхивался, как промокший щенок, но тут же забывал и про дождь, и про слякоть… Снова мысленно возвращался к школе, к тому странному, очень странному собранию…

В этот день я впервые увидел сразу всех учителей нашей школы и удивился, как их много и какие они все разные. Тут была Анна Торосян, которая преподавала в первом классе, — малыши так и не научились называть ее «товарищ Анна» и звали просто «тетей». Кто-то из ребят сказал мне, что за эту «тетю» Торосян уже дважды получала от заведующего выговор. Был тут и Айказ Миракян, известный писатель и единственный среди учителей, который не считался с нововведением Газет-Маркара. Был и мастер Минас, он сидел возле двери и равнодушно посасывал свою козью ножку. Пришла «Умерла — да здравствует». Вид у нее был очень воинственный. Пришел Церун Дрампян и многие другие. От наркомата просвещения была мать Асатура, про которую говорили, что она там пользуется большим авторитетом, и высокий старик с седой бородой, которого все называли просто «Дед».

Всякий раз, когда входил кто-нибудь из учителей, мы, ученики, вставали. Взрослые по-разному реагировали на наше приветствие. Анна Торосян, к примеру, растерялась и поспешно сказала:

«Садитесь, садитесь, детки…»

Сказав такое, она испуганно посмотрела на Газет-Маркара, который вошел следом, а «детки», многие из которых уже брились, сели.